Воля дороже свободы
Шрифт:
– А я думал, вы его похороните, – сказал Петер.
Они снова стояли перед особняком Ады. Светило солнце, под ногами поскрипывал снег. Если посмотреть влево, можно было разглядеть поверх домов далёкий шпиль ратуши с ослепительной точкой золоченого кораблика-флюгера.
Калитка за ночь примёрзла к столбикам ограды и не открывалась. Кат исправил это пинком.
– Похороню, – сказал он, подходя к крыльцу и нашаривая в кармане ключи. – Только копать не придётся.
Петер ступал рядом, стараясь не отставать. Он был во всём новом: утром
Кат справился с замком и перешагнул порог. Петер, войдя следом, прикрыл за собой дверь – не слишком плотно, будто собирался в случае чего дать дёру.
В доме пахло яичницей. Ада выглянула из кухни, вытирая руки о передник.
– Доброе утро, – сказала она.
– Видали добрее, – сказал Кат.
Петер молча поклонился.
– Завтракать будете? – спросила Ада.
– Мы в подвал, – сказал Кат.
– А, ну ладно, – кивнула Ада. – Как управитесь, возвращайтесь. Молодому человеку овсянку могу приготовить. Ты ведь ешь овсянку? – обратилась она к Петеру.
Тот снова поклонился, не издав ни звука.
– Сыты уж, – сказал Кат. – Надо дела делать.
– Ну делайте тогда, – Ада поправила передник и исчезла на кухне, где тотчас зашипело на сковороде масло.
В зале было светло, по углам играли радужные зайчики от люстры. На оконных стёклах цвели морозные узоры. Мирно звякала за дверью посуда, сипел, неторопливо закипая, чайник. Сложно было представить, что двумя аршинами ниже, в подвале лежит труп.
Петер прочистил горло.
– Она же помнит, что вчера случилось? – голос его чуть дрогнул на последнем слове.
– Да, – сказал Кат.
Не снимая плаща, он взял с полки подсвечник, зажёг огонь и направился в подвал.
– Сударь Демьян? – Петер догнал его, зашёл слева. Шёпотом спросил: – А все, кого она… Ну, умирают?
– Не все, – нехотя ответил Кат. – Бывает, что остаются в живых. Только дуреют. Теряют память, ум. Мычат, слюни пускают. Ходить кое-как могут – и только.
Петер сглотнул и взялся за пуговицу на груди.
В подвале было скверно. Едва открыв дверь, Кат почуял запашок мёртвого тела, уже начинавшего, несмотря на холод, понемногу тлеть. Он медленно спустился, держа подсвечник перед собой. Выступили из темноты глянцевые бока консервных банок, обозначились резкие тени в складках мешков под потолком. Наконец, отсвет упал на ботинки мертвеца, торчавшие носками кверху.
Кат нагнулся, повёл подсвечником над мятыми брюками, над задравшейся курткой, над порванным воротом рубахи. Как обычно, отстранённо подивился метаморфозе, которую смерть сотворила с человеческим лицом, лишив его всего человеческого – формы, одушевлённости, внутренней силы – и превратив в кусок мяса, кое-как обтянутый кожей. Словно живое существо подменили плохо сделанной неподвижной куклой.
Сзади раздался грохот. От неожиданности Кат подскочил и основательно приложился макушкой о потолочную балку. Обернувшись, он увидел Петера, который возился на полу у подножия лестницы.
– Ну? – сказал Кат.
– Упал, – объяснил Петер. Он ухватился за перила и поднялся на ноги, стараясь держаться подальше от трупа. Тут же задел головой мешок с сухарями, отшатнулся и налетел на полку с банками. Банки дружно звякнули.
– Слушай внимательно, – сказал Кат, когда Петер принял устойчивое положение. – Сейчас я его обвяжу верёвкой, подхвачу и уйду в Разрыв. Ты пойдёшь со мной.
– Пойду с вами, – подхватил Петер очень деловитым тоном. – Ага, понятно. А как это делается?
Глаза у него были огромными. В глубине зрачков дрожали огоньки свечей.
Кат достал из кармана небольшой кожаный мешочек и вручил Петеру.
– «Слушать внимательно» – это значит, что перебивать нельзя, – объяснил он.
– Извините, – сказал Петер поспешно.
– Мешок развяжешь, там песок из Разрыва, – сказал Кат. – Высыплешь щепотку на ладонь, зажмёшь в кулаке. Другой рукой крепко – крепко, понял? – схватишься за меня. Одному мироходцу легче идти за другим, если есть тактильный контакт.
Он похлопал себя по предплечью. Петер слушал, кивая после каждого слова.
– На всякий случай, – продолжал Кат, – постарайся вспомнить Разрыв. В подробностях. Ну, там дюны, солнце, виноград.
– Какой виноград? – встрял Петер. – Ой, простите.
Кат помолчал. Мертвец, кажется, с каждой секундой вонял всё сильнее. Сверху, из кухни, донеслось приглушённое пение Ады.
– А, точно, – сказал Кат наконец. – Ты же ночью там был, и винограда, наверное, не видел… Ну, значит, вспоминай, что видел. Глаза лучше закрыть. Я буду вслух считать до ста. На счёт «сто» оба отправляемся. Понял?
Петер отчаянно кивнул – так, что голова чуть не отвалилась.
– А можно вопрос? – спросил он тонким голосом.
– Валяй, – разрешил Кат.
– Почему до ста?
– Потому что я всегда считаю до ста. Чтобы успеть сосредоточиться.
Петер потёр бедро: видно, зашиб при падении.
– И всё-таки, как мне следовать за вами? Туда, в Разрыв?
– А это ты сам должен знать. Ты мироходец.
– Ага… – Петер хлопнул глазами. – Ладно.
– Ты не думай, – посоветовал Кат. – Ты делай. Само должно выйти.
Он поставил подсвечник на пол и пошарил возле ящика с углём. Верёвка лежала там же, где обычно – свёрнутая в лохматое кольцо, слегка отсыревшая, масляная на ощупь. Склонившись, Кат принялся обвязывать труп. Сделал петлю, завёл верёвку мертвецу под мышки, затянул узел. Потом настал черёд ног: здесь дело пошло полегче, нужно было только обмотать колени и оставить сверху такую же петлю, как на груди.
Закончив, он выпрямился и помассировал поясницу. Нашарил в нагрудном кармане плаща футляр. Достал чёрные очки, надел. Темнота, едва разбавленная светом свечей, стала непроглядной.