Вопрос и ответ
Шрифт:
Я вздыхаю. Все-таки это лучше, чем стряпня.
Выхожу за ней в сумерки. Мы забираемся в пещеру и, пропетляв несколько минут по переходам, выходим в большой гулкий зал, где хранятся самые ценные наши запасы.
— Это может занять много времени, — предупреждает меня госпожа Лоусон.
Весь оставшийся вечер и начало ночи я пересчитываю лекарства, пластыри, бинты, компрессы, постельное белье, бутылки с эфиром, жгуты, бандажи, рукава, стетоскопы, манжеты, халаты, таблетки для очистки воды, лонгеты, вату, зажимы, пилюли с корнем Джефферса и все остальное. Я раскладываю запасы на небольшие кучки и занимаю ими все свободное пространство вплоть до входа в пещеру.
Стираю со лба холодный пот.
— Может, начнем раскладывать все по коробкам?
— Пока не надо, — отвечает госпожа Лоусон. Она окидывает взглядом аккуратные кучки и потирает руки. Между бровей у нее появляется тревожная морщинка. — Надеюсь, этого хватит.
— Для чего? — Я слежу взглядом за госпожой Лоусон, перебегающей от одной кучки к другой. — Для чего хватит, госпожа Лоусон?
Она поднимает голову и прикусывает губу.
— Надеюсь, ты еще не забыла, чему научилась в лечебном доме?
Секунду я смотрю на нее, в груди поднимается страшная догадка. Я бросаюсь вон из пещеры.
— Стой! — кричит она мне вслед, но я уже в центральном туннеле, несусь к выходу на улицу, а оттуда — прямиком в лагерь.
Который совершенно пуст.
— Не злись, — говорит госпожа Лоусон.
Я обошла все хижины и спальни, а теперь стою как дура, руки в боки, и смотрю на пустой лагерь. Придумав мне занятие до глубокой ночи, госпожа Койл уехала в город, прихватив с собой остальных целительниц и учениц.
И вообще всех. В лагере не осталось ни одной телеги, ни одной лошади или быка.
Ли тоже исчез.
И Уилфа нигде нет, зато осталась Джейн — одна-единственная.
Сегодня — та самая ночь.
Ночь решающих событий.
— Ты ведь понимаешь, почему тебя не взяли, — говорит госпожа Лоусон.
— Она мне не доверяет. Никто мне не доверяет!
— Это не имеет отношения к делу. — В ее голосе уже сквозят строгие целительские нотки, которые я так ненавижу. — Важно другое: когда они вернутся, нам нужны все целительницы и ученицы без исключения.
Я хочу возразить, но тут замечаю, как она ломает себе руки и какое у нее озабоченное лицо.
А потом она добавляет:
— Если кто-нибудь вообще вернется.
Нам остается только ждать. Джейн наливает кофе, и мы сидим на крепчающем морозе, не сводя глаз с дорожки, уходящей в лес. Кто же вернется?
— Иней! — Джейн ковыряет мыском ботинка белый островок на камне.
— Надо было раньше все провернуть, — говорит госпожа Лоусон в свою чашку, грея лицо над паром. — До наступления холодов.
— Да что провернуть-то? — спрашиваю я.
— Освобождение, — просто отвечает Джейн. — Мне Уилф сказал перед отъездом.
— Освобождение кого? — Хотя к чему вопросы, я и так знаю…
С дорожки доносится грохот осыпающихся камней. Мы вскакиваем на ноги, и в ту же секунду из-за деревьев вылетает Магнус.
— Живо! — кричит он. — За мной!
Госпожа Лоусон хватает материалы для оказания первой помощи и бросается за ним по дорожке. Мы с Джейн делаем то же самое.
На телегах, на спинах мужчин, на носилках, на спинах лошадей и быков… по дорожке двигаются люди, а за ними — еще и еще.
Освобожденные.
Бывшие узники тюрем.
И боже, в каком они состоянии…
— Ох, господи помилуй! — Джейн тихо присвистывает.
Мы стоим как вкопанные, не в силах пошевелиться.
О боже!
Следующие несколько часов пролетают как в тумане. Мы пытаемся быстро внести всех раненых в лагерь, но у некоторых травмы слишком серьезные, приходится оказывать им помощь прямо на месте. Я бегаю от одной целительницы к другой, от раны к ране, ношусь за свежими бинтами и пластырями, и все это на такой скорости, что до меня не сразу доходит: большинство ранений получены не в битве. Это следы избиения.
— Их били! — говорю я.
— И морили голодом, — злобно добавляет госпожа Лоусон, делая очередной женщине внутривенный укол. — И пытали.
Эта женщина — лишь капля в море, заливающем лагерь. Большинство больных глубоко потрясены и не могут даже говорить: они таращатся на нас невидящими глазами или бормочут что-то бессвязное. На руках и лицах — следы от ожогов, старые незалеченные раны. Глаза глубоко запали от постоянного голода.
— Это его рук дело, — говорю я себе под нос. — Это все он.
— Держись, дитя! — подбадривает меня госпожа Лоусон.
Мы бросаемся на улицу, набрав полные руки бинтов и пластырей, но этого не хватает — катастрофически. Меня лихорадочно подзывает к себе госпожа Брэтит. Она рвет из моих рук бинты и начинает заматывать ногу женщине, истошно вопящей на земле.
— Корень Джефферса! — бросает целительница.
— Я не принесла, — отвечаю я.
— Тогда неси, черт возьми!
Я возвращаюсь в пещеру, петляя между целительницами, ученицами и солдатами; все они пытаются помогать раненым, которые лежат повсюду — на склонах холмов, в телегах, прямо на земле. Раненые — не только женщины, я вижу и мужчин, таких же оголодавших и избитых. Попадаются и члены «Ответа», раненные в бою: я замечаю Уилфа с ожоговой повязкой на лице, который продолжает таскать носилки с больными.
Я вбегаю в пещеру, хватаю бинты и ампулы Джефферса, в сотый раз вылетаю на улицу. Несясь по поляне, я поднимаю глаза на деревья, из-за которых продолжают иногда выходить люди.
Я на секунду останавливаюсь и рассматриваю их лица, а потом бегу к госпоже Брэтит.
Госпожа Койл еще не вернулась.
И Ли тоже.
— Он залез в самое пекло, — говорит мне госпожа Надари, когда я помогаю ей поднять на ноги обмякшую под действием Джефферса женщину. — Все искал кого-то.
— Мать и сестру. — Я покрепче перехватываю раненую.