voprosy masteru 5
Шрифт:
Девушка сжалась, зная, что вот-вот услышит его голос после нескольких часов молчания. Это всегда было волнительно.
– Доброе утро, - поздоровалась она с мужем.
Он обернулся, и в его глазах вспыхнули огоньки смеха:
– Любовь моя, сколько можно спать!
– Генрих подошел к ней и поцеловал ее руку, как всегда задержав взгляд на родимом пятне.
По коже Элизабет поползли мурашки от тепла его руки, но это не помешало ей пойти в наступление:
– Зачем вы срезали столько роз?
– Хотел вас порадовать!
– удивился он.
– Вы огорчили меня!
– Почему
– Потому что это сродни убийству! Вам не жаль их? Как можно быть таким безжалостным!
Генрих усмехнулся, поняв, что шпага в его руке как никогда дорисовывает образ убийцы, непонятно почему всегда преследовавший его, и, подойдя к настенному панно, повесил оружие на место.
– Я стараюсь не быть безжалостным к людям, и, видимо, сегодня жалости для цветов не хватило.
– В его глазах смех сменился грустью.
– Любопытно наблюдать, как цветок начинает сильнее пахнуть, стоит его только срезать. Он торопится жить, чувствуя скорую гибель. А если принять цветок за образ живого, то многие вещи становятся понятными, верно? Становится понятным то, почему порой зверь бросается на охотника, сам лезет под пули, либо бежит от преследователей, хотя знает, что его догонят все равно и убьют. Пытается надышаться, пожить еще хоть немного дольше, но только не стоять и не ждать гибели. Перед неизбежной смертью всегда бывает попытка насладиться жизнью.
– Вы говорите ужасные вещи. К чему все это?
Он улыбнулся загадочной улыбкой:
– Совсем скоро вы вспомните мои слова... Немного терпения.
В его глазах было столько истины, что она ему поверила. Она будет помнить это страшное сравнение, мимолетное упоминание о смерти.
– Я решил устроить сегодня для вас день ваших желаний.
– Моих...что? Как это?
– Просто. Я хочу вас побаловать. И сегодняшний день ко всему располагает, сегодня день ваших желаний, ваших побед и, возможно, моего поражения в чем-то. Сегодня вы можете вить из меня веревки, просить о чем угодно... в рамках разумного, разумеется.
– Я хочу, чтобы все розы, которые срезаны, были отданы садовнику, он их прорастил и посадил снова, - приказала Элизабет, думая, что просит о не возможном.
Генрих щелкнул пальцами:
– Пожалуйста! Так и будет.
– Правда?
– Конечно!
Она задумчиво хмыкнула:
– Я хочу, чтобы вы освободили комнату от холодного оружия.
Он вздохнул:
– Да, моя любовь.
– Правда?
– Сам подумываю над этим.
– Обожаю этот день!
Он расхохотался. Она всегда могла вить из него веревки, в любой день. Она могла бы получить все и без обозначения этого дня. Но стоило только его обозначить как праздничный, особенный, как она поверила в очевидное, и решила использовать, наконец, возможность устроить себе праздник, даже не догадываясь, что таким днем мог бы быть каждый...
– Я хочу, чтобы вы показали мне еще одну вашу коллекцию,- прошептала она, подразумевая, конечно же, коллекцию ядов.
Он улыбнулся. Неужели она думает, что в стенах этого дома наличие яда у хозяина- это такой секрет, что, даже не называя вещи своими именами, нужно говорить шепотом? Но подыграл ей:
– Вы уверены?
– шепнул он.
Она кивнула, глаза ее горели
Чуть позднее они спускались в подвал по лестнице, поднимались снова и так, казалось ей, до бесконечности, но в итоге остановились все же, перед дверью... Дверью в комнату Генриха. От нее было всего несколько шагов до лестницы, ведущей в гостиную, с которой они начинали свой путь, и она располагалась за стенкой от комнаты Элизабет.
– Вы смеетесь?
– она толкнула его в плечо и, увидев его улыбку, рассмеялась.
– Пора привыкнуть,- он отворил дверь.
– Вы храните яд в своей комнате?!
– Да. Это так удивительно?
– Я думала, что это страшная тайна...
– Вы с самого начала почему-то придали этому слишком много значения. И вы были так таинственно загадочны, что я захотел побродить с вами по дому подольше, объединенным общей тайной.
– Никогда к вам не привыкну. Показывайте же!
Генрих выставил перед ней несколько флаконов:
– Эти - самые сильные, действуют практически мгновенно. Хотя растения и грибы, из которых они получены, растут сами по себе и совсем рядом с человеком. Вам страшно?
– Пока просто не по себе.
– Хорошо,- он выставил перед ней второй ряд флаконов.
– Эти слабее, и не все смертельные, некоторые просто награждают сильными заболеваниями, делают калеками. Они более жестоки в своем действии. Действуют так, что человек сам будет рано или поздно умолять о смерти. Продолжать?
Она молча кивнула, и он выставил еще пару флаконов:
– Эти самые страшные, хотя действие их слабее.
– Почему тогда они страшнее?
– Они лишают рассудка. Если бы у меня был выбор, какого яду выпить, то я выбрал бы первый вариант.
– Вы...
– Говорю ужасные вещи?
– в его глазах вспыхнули искорки смеха,- Я постоянно думаю об этом. Как лучше умереть и какую смерть выбрать, если, конечно выбор будет. Я думаю об этом даже тогда, когда счастлив... О! Тогда особенно. Тогда я боюсь смерти, и поэтому думаю о ней постоянно. И я думаю, что вы тоже.
– Это ненормально.
– Возможно,- он улыбнулся.
– Жизнь любого человека как разменная монета: она не имеет цены и она же ее имеет, когда не остается ничего за душой, а кто-то требует расплаты. Где-то в глубине своего подсознания человек знает, что как бы он ни был несчастен, беден - его разменная монета всегда с ним и всегда может послужить платой. Он спокоен, зная это, на этом чувстве спокойствия и основана его жизнь. На осознании того, что он всегда может умереть по своему желанию. Такой смерти человек не боится. Он не боится смерти, на которую обрекает себя сам, он боится смерти, на которую его обрекают другие.
– Я прошу, не портите этот день. Не нужно обращать мое внимание на те вещи, о которых я стараюсь не думать... О которых каждый старается не думать.
– Хорошо. Каково ваше следующее желание? До заката солнца все для вас.
– Каким ядом меня хотел отравить Чартер?
– Зачем вам это знать?
– Вы ведь знаете, каким? Он был в таком же флаконе, я помню. Это ведь не просто так? Это не простое совпадение?
Генрих молчал и смотрел на нее внимательно, решая, что стоит ей сказать, а что- нет.