voprosy masteru 5
Шрифт:
– Возможно.
– Что знает Амили?
– Все. Бесполезно что-то скрывать от женщины, которая тебя любит. Она знает порой о тебе даже такие вещи, которые ты сам не знаешь о себе. Амили с самого начала восприняла меня таким, какой я есть- целиком. С моими душевными травмами, ранами на теле и радужными раскрасками в голове,- он усмехнулся и взлохматил волосы.
– И я уверен, что никакие карты не могут подсказать что-то о любимом человеке лучше любящего сердца.
– Но она будет ждать вас. Вы повидаетесь с ней?
– Нет.
– Почему?
– Ради ее же блага. Каким вы помните Чартера? Какое воспоминание возникает у вас при упоминании
Элизабет смутилась, но ответила:
– Я вспоминаю его глаза и улыбку.
Генрих расхохотался:
– Глаза и улыбку? Ничего подобного! Кого вы пытаетесь обмануть? Вы вспоминаете любовь в его глазах, вы вспоминаете его руки, обнимающие вас, и, самое главное; вы вспоминаете себя в тот момент, когда чувствовали себя с ним рядом счастливой! Вы снова и снова воскрешаете в своей душе чувство счастья, которое испытывали когда-то. Но с каждым разом все труднее это делать, верно? Когда ты знаешь двух людей с одинаковым именем и эти люди играют совершенно противоположные роли в твоей жизни (один из них, допустим, твой друг, а другой их них - твой враг) то их имена для тебя совершенно разные, потому что лично для тебя они имеют различные значения. А потом ты начинаешь замечать, что имя у них одно... И этот момент является переломным, ибо это значит, что ты либо разочаровался в друге - он предал тебя- либо враг стал другом. Что-то подобное произошло и с вами. Чартер для вас разделился, а вы мечетесь между хорошим и плохим Чартером, не зная, кого вы любили из них на самом-то деле. Хороший Чартер скоро прекратит свое существование. А знаете, почему?
– Почему?
– ее голос дрогнул.
– Потому что после этого есть более свежие воспоминания, связанные с его темной стороной, печальные воспоминания. Они постепенно перекрывают собой счастливые моменты.
– Они перекроют их совсем?
– Не знаю. Я хочу, чтобы с Амили такого не случилось. Я хочу, чтобы она всегда помнила меня не таким, какой я сейчас. Чем чаще она будет видеть меня таким, тем меньше воспоминания останется у нее обо мне прежнем.
– Вы не будете больше видеться с ней?
– Нет.
– Но вы напишите ответ?
– Нет.
– Это жестоко!
– А что я могу ей написать? Что бы я ни написал ей, это потребует ответа от нее. Она его напишет, и мне снова придется писать ответ. Я не люблю письма, считаю, что в них можно излагать только факты. Амили же хочет духовного, она хочет того, что я не смогу ей дать своим письмом. Она хочет разговора глаза в глаза, она хочет почувствовать меня прежнего. Она так же, как и вы, любит призрак. Мне некоторое время придется выкручиваться, а затем грубо и откровенно разорвать с ней все отношения. Вы хотите, чтобы я написал ей прощальное письмо?
– он усмехнулся.
– В таком случае я заберу у нее надежду, а я не хочу этого.
– И все же вы его напишете! Потому что сегодняшний день- день моих желаний. Я не прощу себе, если она будет мучиться так же, как и я. Рвать отношения может быть и болезненно, но честно.
Он улыбнулся:
– Хорошо, но день окончен, наступил вечер. Последнее желание, Элизабет. Вы уверены в том, что ваше последнее желание именно такое?
– Да.
– И все же подумайте. Не остался ли какой-либо вопрос из нашего разговора без ответа? Не будет ли он вас мучить после?
– Он подошел к ней и его ладони ласково легли на ее лицо, пальцы мягко надавили на виски.
Генрих словно пытался ей что-то сказать, но слова жены не оставили ему возможности сделать это.
– Напишите письмо,
– Элизабет...
– Напишите письмо!
Раздался треск, и на вечернем небе показалась еще одна трещина. Кусочки вечерней синевы уже посыпали пеплом плечи Генриха, а Элизабет стояла рядом и по-прежнему ничего не видела. И ей было все равно: почему сегодняшнее утро началось с упоминания о смерти, почему весь день был пропитан ее черным дыханием... Она не поняла его знаков, хотя он трубил ей о своей возможной скорой смерти во все колокола! Ей было его даже не жаль. Ей было жаль себя и Амили... больше никогда он не раскроется ей. Потому что это бесполезно, она не поймет.
И в очередной раз Генрих вспомнил первую надпись, которую он прочитал вновь в недавно найденном дневнике. Когда-то, будучи еще совсем мальчишкой, он написал скачущим подростковым подчерком: "как же иногда бывает нужно повесить замок на дверь, ведущую во внутренний мир, дабы предотвратить разворовывание его ценностей". Еще совсем недавно, прочитав это, он лишь рассмеялся над наивностью того Генриха, которым был когда-то, теперь же он был с ним солидарен, ибо вновь испытал то же самое, что и много лет назад.
– Хорошо... Сегодня же сделаю это.
Генрих направился к дому. Элизабет сначала молча смотрела ему вслед, потом же крикнула:
– Генрих! Что она хотела сказать? На что вы решились? Что вы должны сделать в скором времени?
Он развернулся на мгновение, и его рука прошлась по шевелюре, стряхивая небесную пыль, видимую только ему.
– Солнце село.
***
Хрупкая рука Энж ударила по полотну - раз! И всплыло воспоминание из жизни Генриха - он, маленький мальчик, сидит на коленях у матери и играет с ее волосами. Два! И Энж погрузилась в совсем недавние воспоминания- в один из вечерних разговоров с Элизабет- и ее ненадолго накрыло чувством любви и смеха. Три! Она наносила удары один за другим, стараясь разбить ненавистное полотно, погубившее родного человека, без которого не собиралась жить и с каждым ударом ее хрупкого кулачка она погружалась в мир Генриха. И с каждым ударом любовь к Генриху умоляла ее опустить руки и пожалеть о только что содеянном.
Почему она до сих пор не смогла разбить полотно? Ведь когда-то ей это удалось легко: мягкий, круглый, упругий мяч сделал это с легкостью... Почему же теперь этого не происходит? Почему оно до сих пор не рассыпалось на мелкие кусочки, а она все еще жива, чернота не погубила ее?
Надежда, когда-то светившаяся на груди Себастиана и всегда переходящая к Энж при каждом его поцелуе теперь сверкала, переливалась пуще всех чувств полотна, но теперь же она говорила о другом, о том, что теперь все не будет так, как прежде. Энж уже никогда не увидит Себастиана, не услышит его голос. Ей остается только вспоминать его и учиться жить без него. Составлять полотна, одно за другим, но всегда помнить.
Больше всего не свете ей сейчас хотелось оплакать друга. Но она не могла.
– Себастиан! Что ты наделал!
– Восклицала она, а в ответ надежда сверкала ярче и ярче, говоря о непоправимости совершенного им поступка,- Зачем, Себастиан?
– Она обхватывала голову руками, царапала лицо длинными пальцами, рвала на голове волосы, а в ответ надежда светилась сильнее прежнего...
– Себастиан! Я ведь даже оплакать тебя не смогу! Что ты наделал! Себастиан, Себастиан, Себастиан!
Энж не заметила, как возле ее головы стали кружить бабочки. И чем чаще она повторяла имя друга, тем хаотичнее было их движение.