Вор с палитрой Мондриана
Шрифт:
— О, он умудрился превратить участок в трибуну для политических изречений. Не беспокойся, он тебя не выдал.
— А его дружки?
— Ты имеешь в виду членов его команды? О, если б даже они и захотели, все равно не смогли бы тебя выдать. Джейрид был единственным, кто знал, что сегодняшний инцидент — нечто большее, нежели политическая акция, предпринятая «Молодыми пантерами».
— Это что, они так себя называют?
— Да. Влияние массмедиа, полагаю. Друг Джейрида Шейхин Владевич предложил название «Щенята пантеры», а другой мальчик, кажется Эдам, сказал, что никаких щенков у пантеры не бывает, у нее бывают котята, но «Котята пантеры» или «Пантерята» — звучит не слишком воинственно. Ладно, как бы там ни было, но никто из ребят тебя не выдал. И знаешь, кажется, Джейрид даже начал верить в то, что это он придумал и разработал всю операцию, а ты просто воспользовался удобным случаем. Вот стервец, палец в рот не клади!
— Да уж.
— Кстати, ты помнишь, что забыл у нас корзинку? Ну, клетку для котов, не знаю, как это называется.
— Можешь подарить ее кому-нибудь, у кого есть кошка. Мне она не нужна. Да, кстати, а кота Кэролайн вернули.
— Серьезно?
— Да. Только в контейнере для мусора.
— Нет, ей правда вернули кота?
— Так, во всяком случае, она утверждает.
— Ну а что Хьюлетт? Им вернули Мондриана?
— Какого Мондриана?
— Берни…
— Не беспокойся, Дениз. Все будет нормально.
— Все будет нормально.
— Гм, надеюсь, ты прав, Берн. Хотя не уверен… Вот вышел сегодня утром и собирался сделать пятнадцать миль, но пробежал всего десять, и знаешь, в правом колене возникло такое странное ощущение. Нет, не боль, а некое ощущение, обостренная чувствительность, что ли, ну, ты меня понимаешь. Говорят, что нельзя бегать, превозмогая боль, но как быть с чувствительностью? И я решил, что остановлюсь тут же, как только она перерастет в боль, но она так и оставалась чувствительностью и становилась все сильней, и я пробежал свои пятнадцать миль, а потом еще три, так что вместе вышло восемнадцать. А потом пришел домой, принял душ и прилег. И вот теперь в колене у меня все так и пульсирует, черт бы его побрал!
— А ходить ты можешь?
— Не то что ходить. Возможно, я смогу пробежать еще миль восемнадцать, если не больше. И пульсирует оно не от боли, а от повышенной чувствительности. Просто безумие какое-то!..
— Ничего, рано или поздно перестанет. Послушай, Уолли, сегодня днем в музее произошел инцидент и…
— О, Господи Исусе, чуть не забыл! Как раз собирался обсудить детали с тобой. Ты участвовал в этой заварухе?
— Ну, разумеется, нет. Но лидер этого движения подростков — сын одной моей подруги и…
— Ну вот, приехали.
— Послушай, Уолли, а почему бы тебе не сделать карьеру, став представителем этих ребятишек, то есть «Молодых пантер»? Нет, я вовсе не уверен, что кто-то подаст на них в суд, но наверняка репортеры будут рвать их на части, требуя интервью. И потом, возможно, даже появится книга или фильм о них, и Джейриду просто необходим человек, защищающий его интересы. К тому же папаша его поговаривает об отсуживании родительских прав, и матери Джейрида крайне необходим адвокат, представляющий ее интересы, и…
— А у тебя интерес к его матери, да?
— О нет, мы просто старые добрые друзья. К слову, Уолли, тебе может очень понравиться его мать. Ее зовут Дениз.
— Вот как?
— Карандаш под рукой? Записывай. Дениз Рафаэльсон. 741-53-74.
— А мальчика звать Джейсон?
— Джейрид.
— Не важно. И когда я должен ей позвонить?
— Утром.
— Но уже почти утро, черт подери! Ты знаешь, который теперь час?
— Я звоню своему адвокату вовсе не для того, чтоб узнать, который теперь час. Я звоню своему адвокату с целью просить помочь мне.
— Так ты хочешь, чтоб я тебе помог?
— Ну, слава тебе Господи! Я уж думал, ты никогда не спросишь.
— Мисс Петросян?..
Я пою о печали Я пою о тоске Но сама я не плачу С белой лютней в руке…— Кто это?
Забираю у завтра Я печаль и тоску Где они тихо дремлют На пустом берегу Чтоб допеть свою песню Чтоб беду отвести…— Я не понимаю.
— А что тут понимать? На мой взгляд, вполне простенькое, незатейливое стихотворение. Поэтесса говорит, что хочет отвести от себя грядущие несчастья, чтоб успеть написать о глубине чувств, обуревающих ее, но в реальности еще не испытанных, и…
— Мистер Роденбарр?
— Он самый. Ваша картина у меня, мисс Петросян. От вас всего-то и требуется, что приехать и забрать ее.
— Так у вас…
— Да, Мондриан. И будет вашим за тысячу долларов. Понимаю, это вообще не деньги. Просто смешная сумма, но мне необходимо убраться из города как можно быстрей. И я стараюсь наскрести где и как только можно, буквально по центу.
— Но раньше понедельника банки не откроются.
— Несите всю наличность, что у вас имеется, остальное можно и чеком. Берите карандаш и запишите адрес и время. И не вздумайте приходить раньше или опаздывать, мисс Петросян, иначе можете забыть о своей картине.
— Хорошо… Скажите, мистер Роденбарр, а как вы меня нашли?
— Но вы ведь сами дали мне имя и номер телефона. Разве не помните?
— Но тот номер…
— Да, оказался номером телефона корейской фруктовой лавки на Амстердам Авеню. И я, надо сказать, был глубоко разочарован, мисс Петросян. Разочарован, но не удивлен.
— Но…
— Но ваш номер имеется в телефонном справочнике, мисс Петросян. В манхэттенском телефонном справочнике «Белые страницы». Неужто никогда о таком не слышали?
— Нет, но… Но я ведь и имени вам не называла.
— Почему же, называли! Элспет Питерс.
— Да, но…
— При всем моем уважении к вам, мисс Петросян, дурачить себя я не позволю. И обмануть меня ох как непросто! Я заметил, как вы замялись перед тем, как назвать свое имя и неправильный номер. Вы тем самым выдали себя.