Ворон
Шрифт:
А как стремительно эта тьма надвигалась! Вот только у горизонта была, а вот уже бросила непроницаемую тень на хоровод берез…
— Бежим к дому, за оружием! — выкрикнул Альфонсо, но Кэния отвечала ему, голосом мрачным. — Это — сама судьба. То, что привиделось мне тогда, в осеннем лесу, свершится теперь. Черный ворон поглотит меня.
В это же время подбежал Сварог, а за ним — Сереб, но девушка, кричала им, сквозь все нарастающий грохот:
— Повернитесь и бежите! — но они оставались на месте. Тогда девушка крикнула. — Я приказываю вам — бежите прочь!
В это время тень пала и на них; и тут же мир стал выжженным, призрачным.
— К дому! — выкрикнул Альфонсо.
А тьма, метрах в ста от них стала закручиваться в две колонны — колонны эт наполнились густым черным цветом, и стали крыльями; затем, между ними набухло из тьмы тело, и вот уже черный ворон, едва ли меньший, чем дом Кэнии, взмахнул крыльями и устремился к ним.
И тогда вспомнилось Альфонсо все то, что казалось незначимым, после знакомства с Кэнией — вспомнилось и восшествие Менельтарму, и «темный друг», и договор с ним.
А тут еще, точно раскаленное железо, коснулось ладони его; он посмотрел на руку — на указательном пальце распахнулось непроницаемое воронье око.
Ворон неестественными скачками, как картина, в одном месте стираемая, а в другом прорисовывающаяся — приближался.
В голове Альфонсо звучали такие слова:
— Ты — величайшая надежда этого мира, осмелился не только не взять трех своих братьев, но и остановиться в этой лачуге, ничтожной феи!
Альфонсо взглянул на Кэнию, и эта девушка казалась, как никогда хрупкой, как никогда прекрасной.
Альфонсо шагнул навстречу ворону и выкрикнул.
— Ты за мной пришел, а ее не смей трогать!
В ответ — спокойный голос:
— Ты должен понести наказание за то, что свернул с истинного пути…
— Эй — не тебе решать, какой путь для меня истинный, какой — нет. Я человек, и я свободен — я не твой раб!..
Тут ворон сильно взмахнул крыльями; и набросился на дом Кэнии — с размаху ударил и когтями, и крыльями — раздался оглушительный треск — полетели переломанные, объятые пламенем бревна. И тут же, из-под под пламенеющих обломков стремительно вырвался с таким трудом сотканный парус. Легко пронзил черную массу, на мгновенье выпустил веер лучей купола небесных. Но вот вновь тьма, в ней, точно кровоточащие раны, извивались языки пламени, пожирающего останки дома, и во тьме этой, с гневным лаем бросился на призрачного ворона Сварог и был испепелен одним прикосновением его крыла.
— Прочь нечистый! — выкрикнула Кания.
— Молчи, молчи, жалкая фея, не знающая ни своих родителей, ни дома!..
И тут ворон оказался прямо пред ними; навис черной горою, и веяло от него таким жаром, что жгло в легких, что глаза слепли, и, казалось, еще немного и вспыхнут они.
Тут воздух, вокруг Альфосо закружился, калеными, незримыми щупальцами его обхватил, сжал; стал поднимать все выше и выше, пока не оказался пред ним, это непроницаемое воронье око.
— Нет, нет! — отчаянно кричал Альфонсо. — Отпусти! Слышишь ты! Отпусти! Пошел прочь! Я не желаю иметь с тобой дела!
— Ты, верно, забыл, что ты избранный! В тебе сила, с которой можно преобразить весь этот мир, ты сможешь править и им, и звездами; самих Валаров ты сметешь — да и тут не остановишься, и самого Иллуватора снесешь… И что же я вижу: ты останавливаешься в доме какой-то девки, у которой память отшибло; ты, как дурак, хочешь провести, за вышиванием какого-то жалкого паруса всю свою жизнь! Весь свой пламень угрохать на житье с нею?!.. Ты погрязнешь в ничтожном, не достойном тебя житейском болоте — ты совершишь величайшее преступление — свой дар обратишь в ничто, а сам станешь еще одним жалким человечишкой о котором и не вспомнит никто, в то время как смог бы вырасти выше этого тирана-Иллуватора. Чего же ты хочешь — захватить весь пламень творения, или прозябать здесь?!.. Отвечай!
Казалось, всю душу Альфонсо искрутили, вывернули, изожгли; казалось, и живого места там не осталось; все трепетало — все жаждало слиться с этой силой, достичь того, о чем она так, изрывая его, вещала. Но, все-таки, он нашел силы ответить:
— Оставь… Слышишь — я был счастлив, я не хочу ничего захватывать. Чтобы чувствовать силу, чтобы быть Создателем, не обязательно, кого-то свергать, чем-то владеть… Я уже владею… В любви сила…
Но усталым, жалким казался голос Альфонсо, и, когда последние силы покидали его, раздался голос Кэнии — он подобен был могучему радужному валу, вырвавшему Альфонсо из тьмы на землю.
— Чего боишься, милый друг? Во тьме — сиянье звездных рук. И тьмы то, в общем, нет совсем, Свет правит миром — миром всем. Ведь — засыпает свет дневной, И льется бездны свет святой. И, даже на болотном дне, Тоскует кто-то обо мне!Голос этот, точно живая вода, полил изожженные воспоминания Альфонсо. И, все то, что испытал он среди звезд, а потом — на болоте — все это так ярко пред ним поднялось, что он почувствовал прежние силы; и ясным взором взглянул на отпрянувшего ворона, поднялся на ноги, и, заслоняя собой Канию, выкрикнул:
— П-шел прочь, жалкий каркун! Не смей даже приближаться сюда!
— К-рааааар!!! — от этого вопля сотряслась земля, и голос, столь же яростный, как был голос Кании светлым, огненным, раскалывающим молотом рухнул на них:
— Бояться есть чего — да есть! Ведь есть и злоба, есть и месть И бездны — кажутся святы — Полны холодной пустоты. И пламень тот вас изожжет, И душу бездна та возьмет… Рыдай же на болотном дне И боль свою топи в вине!— Ты вберешь в себя все эти бездны! Ты поглотишь в себя Иллуватора! Ты создашь новый, более счастливый мир! Иди же ко мне! Иди! Иди! ИДИ!..
В дрожащем, мертвом воздухе подняла Кэния легкие свои руки, и вновь запела:
— Да — безгранична тьма ночная, Да, бездна та — почти пустая, Но красота там есть святая, И жизнь растет о ней мечтая. И, кроме хладной пустоты, Есть души полные любви, Как родники, из звезд чисты — Их память в боли позови!