Вороний мыс
Шрифт:
Построил себе Павел Докукин прочный, рубленный «в лапу» дом, окнами на реку, и стал, как все в Лахте, промышлять рыбой.
Разве думалось, что кто-то польстится на его простую, в больших трудах жизнь. Но пришла лихая година. Снял бригадир семужьей бригады промасленный желтый рокан, отгрохал прощальную вечеринку и отправился на распроклятую войну.
Проводила Катерина мужа до пристани. Полушалок с кистями накинула, надела новое платье и туфли со светлыми пряжками. А лицо было белей бересты и в глазах мука мученическая.
Когда катер с призванными стал заворачивать за мыс, сдернула Катерина с головы полушалок и, забыв строгий поморский обычай, запрещающий женщине быть на людях с непокрытой головой, замахала отчаянно и часто.
На проводах при посторонних ни слезинки не выронила. Ночью в одиночку, в своих стенах исходила горем. Причитала в голос и заламывала руки, прижимала к себе малолетних дочерей.
Выплакалась, накормила грудью Тамарку и пошла на работу.
— Не видать старшины, — повторил Кобликов.
В словах Леньки мешались недоумение, тревога и вопрос. Понял сержант, что ждет радист его решения, недоумевает, почему Докукин лежит рядом в кустах.
«У моря ждать погоду», — вспомнилась Павлу Акимовичу рыбацкая присказка. Никогда от такого ничего хорошего не выходило. Надо идти к бухточке, проведать, что там стряслось. Не мог старшина без причины задержаться. Уговор был, что придет он на первой заре…
— Вот так, значит, Кобликов… К бухточке я пойду, а ты тут меня жди. За озерко гляди, глаза не вынимай.
Случаем егеря навалятся, принимай бой. Мы с Гнеушевым на подмогу подоспеем… Тут дожидайся.
Замолчал, моргнул рыжеватыми ресницами, поправил ушанку и продолжил:
— Все равно тебе с Лыткиным от немцев не убежать… Ты его водичкой попой, а оклемается, сухариков дай… Они там в уголок поставлены, папоротником прикрытые.
Ленька кивнул. В серых глазах плеснулся испуг, но радист пересилил его. Понял, что на поиски старшины Докукину надо идти.
Егеря сержант увидел неожиданно. Спрыгнув с очередного уступа, он едва не наскочил на врага. В двух шагах спиной к нему за валуном горбатился здоровенный фриц в темно-зеленой шинели с поднятым воротником и в нахлобученной пилотке.
Прежде чем егерь повернулся, Докукин выхватил финку, и острая сталь по рукоять воткнулась в сукно чужой шинели.
Что-то негромко хрустнуло, и егерь завалился на бок. Не всхлипнул, не сделал ни единого движения. Нож тоже на удивление легко вошел в тело, и на распоротой шинели не показалось и пятнышка крови.
Докукин вырвал финку и только тут сообразил, что за валуном пристроено чучело. Старая шинель с разорванной полой, набитая мхом и комками рассыпающегося в пальцах торфа. Пучок березовых веток торчал из воротника и на него была нахлобучена пилотка.
«Кукла», — растерянно подумал
Разведчик поднял сбитый ударом ножа манекен и пристроил его на прежнее место за валуном. Отполз в сторону и прикинул, что чучело поставлено с таким расчетом, что его обязательно должны были увидеть от озера.
Наверное, Гнеушев и Докукин, разведывая подход к бухточке вдоль ручья, видели это чучело. Пугались шинели, набитой мхом и торфом, притихали, по-рачьи пятились в валунах и за километр оползали встреченный «дозор».
Вот тебе и загогулина! С чего это егерям вместо настоящих дозоров ставить чучела?..
Что-то тут не так… Смутное беспокойство разлилось острей, но размышлять было некогда. Надо скорее добираться к бухточке.
Приметив на пути еще одну пилотку за камнем, Докукин не стал, как раньше, пятиться, а залег, присмотрелся и сплюнул от злости. В камнях опять была пристроена шинель, набитая всякой дрянью.
Дурачат же их егеря! А они тоже — разведчики называются. Как мальки, с ходу заглотнули наживку и дали водить себя на коротком поводке. Наверное, и с песцом, подкинутым Лыткиным на минное поле, все обошлось спокойно, потому что егеря не хотели до времени тревожить группу. Пусть, мол, разведывают себе на здоровье, донесения по рации передают…
За покатой, изрезанной щелями сопкой грохотнули, раскатились, приумолкли на несколько мгновений и устойчиво застучали очереди. Привычное ухо уловило в них глуховатое татаканье пэпэша. Автомат бил не сплошной строкой, а с паузами, расчетливо и прицельно.
«Гнеушев», — хлестнула тревожная мысль. Когда рвануло несколько гранатных взрывов, сомнений не осталось: старшина попал в беду. Огибать сопку и окружным путем пробираться в бухточку теперь уже не было времени. Сержант двинул напрямик.
Сам того не зная, Докукин вышел к гололобой скале, где ночью лежал Гнеушев.
В ясном свете утра бухточка была перед Докукиным как на ладони. Одинокая землянка, где неуютно топтался часовой, вслушиваясь в стрельбу, под скалой, на зеленом языке вороничника, полевая кухня с толстой черной трубой. Возле землянки был штабелек дров, а у кухни Докукин не увидел ни одного полешка. И повар около нее не топтался, хотя время подходило к завтраку, не суетились дневальные, никто не подходил с котелками. Как же так? Кухня — и без людей?..
Близкая стрельба не очень тревожила обитателей бухточки. Из землянки одиноко вышел офицер, о чем-то переговорил с часовым и снова возвратился в землянку.
Сержант пополз в ту сторону, где гремели автоматные очереди, но отвесная скала преградила путь. С полчаса Докукин лазил по гранитным откосам, беспокойно вслушиваясь в отрывистое стрекотание автоматов. В ту сторону с сопки хода не было. Докукин уже было решил идти берегом, но стрельба в скалах оборвалась. С четверть часа сержант ждал, что снова знакомо рокотнет пэпэша.