Воровка
Шрифт:
Почему-то с планами всегда так: они ломаются на какой-нибудь ерунде, и потом все летит к хаттам. Вот как сейчас.
Дверь открылась, и Ремис сделал единственное, что ему оставалось — упал на колени, почти уткнувшись лбом в холодный пол.
Танатон остановился перед ним. Из своего положения (жутко неудобного, кстати: у Ремиса немедленно заныли спина и ноги, и без того натруженные после тренировки) мальчик видел только подол его мантии, что, наверное, было к лучшему: Ремису вполне хватало чувства, будто его препарируют взглядом, методично отделяя мясо от костей. Поднять голову и встретить этот взгляд сейчас казалось такой же немыслимой затеей, как добровольно сигануть в бассейн с акулами.
— Ну
Ремис неловко поднялся на ноги, все еще не решаясь оторвать взгляд от пола. Все слова, которые он обдумывал (без особого успеха, впрочем — каждая версия моментально переходила из разряда отличных в разряд идиотских и, изредка, обратно) на тренировке, за завтраком и стоя под дверью, разбежались тараканами и наотрез отказались складываться во что-то внятное. Но что-то сказать было нужно, и прямо сейчас.
Набравшись смелости, Ремис выпалил единым духом:
— Прошу прощения, повелитель. Я должен поговорить с вами. В смысле, если вы позволите. Пожалуйста. Это очень важно, иначе я бы не посмел к вам обратиться.
Даже самому Ремису эти слова показались дурацкими, кое-как склеенными из обрывков других — более правильных, сильных и красивых, но в самый ответственный момент напрочь улетучившихся из головы. Он втянул голову в плечи, ожидая то ли немедленной расправы, то ли — если повезет, — пары едких, презрительных фраз и приказа скрыться с глаз долой.
Ни того, ни другого не последовало.
— Вот как, — ответ прозвучал удивительно мягко. Пугающе мягко. — Уверен, что не пожалеешь об этом?
Ремис сглотнул, с трудом заставив одеревеневшее горло подчиниться. Он отчетливо понимал: если не соберется, не покажет себя пусть сопляком, но сопляком, с которым можно разговаривать, то наверняка пожалеет. Никто не даст ему второго шанса.
Он впервые посмотрел на Танатона прямо. Слишком прямо. Он понял это сразу же, но почему-то не смог отвести взгляд, как следовало бы поступить любому нормальному человеку: так и пялился, как идиот, в тускло-оранжевые глаза Советника. У него был взгляд глубокого старика — но при этом в нем чувствовалось столько энергии и силы, что хватило бы на десяток молодых.
Он однозначно был человеком — сухощавым, высоким, совершенно седым, хотя и не слишком старым. Всю левую половину его лица покрывала замысловатая темно-красная татуировка, спускающаяся от брови к подбородку. Казалось бы, ничего сверхъестественного, но в нем было то, что оставляло широченную пропасть между ним и типами вроде Аргейла или даже того лорда из медблока — ощущение огромной, неописуемой силы, которую не нужно выставлять напоказ. Скорее уж сдерживать, чтобы не размазала тонким слоем любого, кто посмеет встать перед ней.
Ремис мысленно попрощался с жизнью. Сжал пальцы на датападе, прикрепленном к поясу. И произнес так твердо, как только мог:
— Не уверен, милорд. Но точно пожалею, если не сделаю этого.
Тонкие губы Танатона тронула усмешка. Ремис не брался оценивать, саркастическая или одобрительная: как бы то ни было, выглядела она зловеще.
— У тебя есть один шанс, юноша. Постарайся использовать его с умом.
Часть 19
Кабинет повелителя Танатона имел слишком много общего со склепом. Современным таким, просторным склепом, оборудованным по последнему слову техники. Как и во всей Академии, здесь не было окон — только вмонтированные в потолок осветительные контуры и массивные настенные лампы, заливавшие помещение холодным голубоватым светом. Барельефы с письменами на древнеситском красовались посреди гладких серо-стальных стен, то ли заботливо оставленные при ремонте, то ли привезенные позже. Здоровый рабочий стол, совмещенный с компьютером, голопроектором
Ремис поймал себя на том, что ищет в этом царстве монументальности, строгости и упорядоченности хоть какой-нибудь изъян. Датапад, брошенный не на месте, смятый листок флимсипласта, чашку с недопитым кафом… Да что угодно! И не находил. Даже пылинки не кружились на свету — их безжалостно уничтожала система воздухоочистки, работающая на полную мощность.
Ремис украдкой потер замерзшие пальцы. Здесь и холодно было, как в склепе. Или это его морозило от страха?
Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, Ремис ждал, пока Танатон расположится в кресле с высокой спинкой, похожем на небольшой трон, и позволит ему подойти.
— Можешь говорить, юноша. Для начала представься.
— Меня зовут Ремис Трет, милорд. — Ремис на всякий случай поклонился, мысленно постучав себе по голове за то, что не догадался почитать что-нибудь по этикету. — Я послушник в группе надзирателя Аргейла. Ну, последние несколько дней. Раньше на Таларме жил, которую к Империи недавно присоединили.
Танатон смотрел на него с внимательным, но абсолютно нечитаемым выражением. Понять, что у него на уме, было не проще, чем вскрыть замок особняка на Самоцветном озере. Или подобрать следующие слова. За завтраком Ремис составил целую речь, которая, как ему тогда казалось, проломит любое недоверие своей дюрастиловой логичностью и убедительностью, но сейчас он всерьез в этом засомневался. Слишком придуманное походило на плаксивое: "Дяденька, спасите, меня обижают". Аж самому противно становилось.
Пораскинув мозгами, Ремис продолжил — торопливо, боясь растерять остатки смелости:
— Я хочу доложить, что наш надзиратель — преступник, милорд. И доказать это тоже могу.
— Сильное заявление от послушника, проведшего в Академии несколько дней.
Танатон прищурил глаза, живо напомнив особо крупного и очень ядовитого змея, и смелость Ремиса сделала ручкой. Замолкнув, он мертвой хваткой вцепился в датапад, будто бы тот мог защитить от гнева повелителя. В какой-то мере, так оно и было. Ремис ухватился за эту мысль, заставил себя вспомнить, что у него на планшете — ни много ни мало, убойный компромат, доказывающий, что Аргейл плевать хотел на Императора, Темный Совет и какое-то там будущее Империи, после почти тридцатилетней войны резко не досчитавшейся ситхов.
— Милорд, прошу вас, выслушайте меня. Я сейчас все объясню…
Танатон удостоил Ремиса едва заметным кивком, показывая, что готов слушать и пока не собирается (по крайней мере, Ремису хотелось в это верить) испепелять его за "сильные заявления" и неловкие паузы в самый неподходящий момент.
И Ремис принялся рассказывать — сбивчиво, перескакивая с первого на десятое, сжимаясь всем телом каждый раз, когда ему мерещилось недовольство на лице Танатона. А может, не мерещилось: Ремиса не покидало ощущение, будто он смотрит на стремительно приближающийся ураган и вместо того, чтобы удирать со всех ног, убеждает себя, что скоро распогодится. Наверное, если бы он хоть на секунду замолчал, то нипочем не сумел бы раскрыть рот снова — а потому говорил без остановок, почти перестав задумываться над тем, что несет и как это выглядит со стороны. Ремис рассказал и о несправедливо наказанной Милли, с которой все началось, и о скандале между Аргейлом и лордом Лексарном, после которого ребята окончательно попрощались со спокойной жизнью в Академии, и о задании в гробнице…