Ворожей Горин – Зов крови

Ильичев Евгений

Хотя историю с трупом Семеновой и свиньей в целом можно было объяснить и рационально. Мол, некая группа лиц по предварительному сговору взяла и подменила одно тело на другое. А то, что выпотрошенный хряк разговаривал и хрюкал — так то последствия черепно-мозговой травмы, гипоксии мозга во время моей клинической смерти в совокупности с действием препарата, которым меня накачал Зубков. Наверняка же он вводил мне что-то против болевого шока.

Но то, что я видел сейчас, уже не лезло ни в какие ворота. Да, я прекрасно понимал, что инвалидность моей сестры — дело лишь ее собственного воображения, что с физической точки зрения она вполне себе дееспособна, а не ходит она исключительно по собственной воле. Чистая психосоматика,

в общем. Но, во-первых, я прекрасно помнил, до какого состояния Верка себя довела — ее ноги действительно были атрофированы. Еще сутки назад она передвигалась исключительно на инвалидном кресле, а сейчас я смотрел на вполне себе здоровую и жизнерадостную девушку. И даже если взять и вынести за скобки это невозможное с точки зрения медицины преображение моей сестры, то никуда не деть было второй невозможный фактор, переворачивавший все в моей жизни с ног на голову.

«Мама и папа живы?!»

После того как прошел первый шок, я сделал шаг назад и закрыл входную дверь, сказав при этом сестре, что забыл проверить почту. Платежки и рекламные листовки, в изобилии кишащие в современных почтовых ящиках, разумеется, меня не интересовали, я просто брякнул первое, что в голову пришло. Мне нужно было кое-что проверить и сделать это без посторонних глаз.

Спустившись на этаж ниже, я рухнул на ступеньки и достал свой телефон. Дрожащими от волнения пальцами я открыл записную книжку и пролистал ее до буквы «П». Да, за столько лет я так и не удалил ни мамин телефон, ни папин. Не хотел я мириться с мыслью, что их больше нет, и мне плевать было на то, что оператор уже давным-давно отдал эти номера другим абонентам. У меня попросту рука не поднималась удалять эти два телефона. Казалось, удалишь номера родителей из телефона, и это мало что значащее в масштабах вселенной действие в твоем собственном мирке сотрет и память о них, и все, что вас связывало.

— Да, Гриш? — как всегда по-деловому отозвался в трубке бодрый и такой родной голос отца. Мое же сердце замерло, решив, видимо, пропустить несколько циклов сокращения, а затем рухнуло куда-то в самый низ живота. — Сынок, у меня совещание, у тебя что-то важное?

Я не мог выдавить ни звука. По щекам непроизвольно текли слезы, слова предательски застряли где-то в глотке и не желали выходить.

— Гриша? Ало! Не слышно тебя! Сынок, давай перезвоню позже? Связь ни к черту…

— Х-хорошо, пап… — только и смог пролепетать я.

Тот же эффект, только усиленный на порядок, вызвал у меня и звонок матери. Ей я вообще ни слова сказать не смог. Слезы лились каким-то нескончаемым потоком, все тело тряслось — похоже, я просто проваливался в истерику. Состояние было такое, что и описать сложно. Какое-то дикое сочетание любви, страха, бесконечной нежности и боли за потерянные годы. Родительские голоса звучали в трубке так, словно мы буквально час назад виделись. И Верка, опять же, была вполне себе здорова и выглядела счастливой и благополучной. Ноги ее больше походили на ноги фотомодели — ни тебе костлявых коленок, обтянутых бледной пергаментной кожей, ни безобразных синеющих вен на голенях, ни бедренных костей, еле прикрытых головками атрофированных четырехглавых мышц бедра.

Похоже, я был единственным, кто помнил весь тот ад, через который нам с Верой пришлось пройти после смерти родителей. Кто-то попросту переписал историю моей семьи, сделал так, что в ней никто и никогда не умирал. Отныне я не сирота. Отныне я сын сильного и влиятельного отца, сын добрейшей матери на свете, брат счастливейшей девушки на всем земном шаре. Я больше не одинок в своем горе. Нет, даже не так ­– нет и не было никогда этого горя!

Я сидел и рыдал навзрыд между двумя этажами. Мимо меня с грохотом и лязгом проносились вниз и вверх лифты, словно гигантские поршни гоняя по подъезду холодный воздух с улицы. Вдруг моего плеча кто-то коснулся, заставив

меня вздрогнуть от неожиданности. Как ни крути, а рыдающий мужчина — самое жалкое зрелище на свете, в этот момент он беззащитен, как никогда.

— Гриня, ну ты чего? — Вера вышла в подъезд в одних тапочках и халатике, небрежно наброшенном поверх домашней одежды. — Ты опять с Настюхой поругался, да?

Вера пришла сама! Своими ногами спустилась! От осознания этого факта слезы начали душить меня с удвоенной силой. Срать я хотел на Воронкову! Верка — ходит! Родители — живы!

— Ну, ну… Гринюшка, ну что же ты… — Вера уселась рядом и крепко обняла меня за плечи, пытаясь унять мою истерику. Я не выдержал и, повернувшись к сестре, обнял ее так крепко, как только мог. — Ну, все, все, мой хороший. Тише, тише… — она гладила мою голову своими горячими руками, целовала меня в макушку, пыталась успокоить. Так и сидели мы, обнявшись. Брат и сестра — два родных, беззаветно любящих друг друга сердца. Когда-то было в моей жизни и такое. Глядя на мои страдания, Вера тоже растрогалась — я почувствовал, как мне на голову закапали ее горячие слезы. Она у меня всегда была эмпатом — чувствовала боль других людей и пыталась во что бы то ни стало взять хотя бы часть этой боли на себя.

Сидели мы на лестничной клетке минут десять. Рыдания наши то прекращались, то возобновлялись с новой силой. Не мог я сдержать слез — накопилось, знаете ли. Вера же, как могла, старалась меня успокоить. Но выходило только хуже. Когда-то в нашем далеком и беззаботном детстве она вот так же, будучи еще соплей зеленой, успокаивала меня, своего старшего брата. Помню, у нас тогда погиб под колесами автомобиля пес, а я винил в случившемся себя — отпустил его бездумно гулять без поводка. Тогда мы сидели в подъезде точно, как и сейчас, разве что от Верки не пахло так сладко духами. Да и куда ей, шестилетке, пользоваться дорогим парфюмом?

Так, стоп! А чем это сейчас от моей сестры пахнет? Больно знакомым показался мне этот аромат.

Откуда-то сверху пришел огромный черный кот — кажется, тот самый, которого Верка приютила. Размероми он был никак не меньше мейн-куна, если не больше. Видал я как-то раз у друзей отца такое заморское чудо селекционной работы. Помню, эта странная морда, ничего, кроме сердитости и презрения, не выражавшая, сильно поколебала тогда мою любовь к кошкам. Казалось, что это не кот живет у моих знакомых, а наоборот, они у него.

Животное медленно продефилировало мимо нас и уселось на пару ступенек ниже. Его огромные зеленые глаза с вертикальными зрачками уставились на Верку.

— Брысь! — шикнула на него сестра чуть слышно, не прекращая гладить меня по голове. — Пшел вон!

Странно. Верка обычно к животным иначе относится. Она иных людей так не любит, как кошек. Кроме того, несколько минут назад она этим котом восторгалась, а сейчас прогнать пытается. Кот, впрочем, уходить и не подумал. Вместо этого он разинул свою гигантскую пасть, продемонстрировав нереально большие желтоватые клыки, и грозно зашипел. Сейчас этот черный, с виду вполне себе обычный (если не считать размеров) одомашненный кот больше походил на дикого камышового — я таких по телеку видел, то ли в передаче «В мире животных», то ли в «National Geographic».

— Он мой теперь! — так же тихо прошептала сестра. — Не видишь? Ты проиграл! Куда он теперь денется?

Я в изумлении отстранился от Верки и уставился на нее с точно таким же, как у кота, заинтересованным видом. И смутили меня не только ее странные слова (хотя и они для сестренки были непривычными), удивило меня то, что говорила Вера не ртом. Оказывается, она беседовала с котом невербально, а я каким-то образом слышал ее мысли. И да, я вспомнил этот аромат духов.

— Ну что, Гришенька? — уже обычным способом прошептала Вера, глядя на меня преданными заплаканными глазами. — Успокоился? Пойдем в дом!