Восемьдесят восемь дорог
Шрифт:
Ребята собрались осматривать развалины кишлака. Есть какая-то притягательная сила в тех местах, где раньше жил человек.
Я с завистью посмотрел вслед ребятам и сел за тетрадку, писать свою вторую корреспонденцию. Игната я оставил наблюдать за дорогой.
— Садись, — сказал я и указал на место рядом с собой.
— Спасибо. Я пойду туда…
Он ушел на обочину дороги. Стоял там на самом солнцепеке, вглядываясь в даль из-под ладони, как Илья Муромец на картине Васнецова.
Меня он не замечал, ничего мне не говорил, не просил подмены. Ну и характер!
Я увидел неподалеку Подсолнуха и крикнул ему:
— Алибек, иди подмени Игната!
Алибекниязходжа-заде хотел было улизнуть, но не успел. Он огорченно посмотрел в сторону и поплелся на пост.
Подсолнух стоял на вахте недолго. Погонял по асфальту камешки, нашел где-то старую, хрупкую, как прошлогодние листья, кожу змеи и принес мне.
— Александр Иванович, как, по-вашему, это гюрза? Говорят, гюрзу называют богиней смерти. Вы не знаете, кто ее первый так назвал?
Я погнал Алибекниязходжа-заде на пост, но через пять минут он явился снова.
— Александр Иванович! Посмотрите, пожалуйста, туда…
— Куда это — туда?
Подсолнух свернул ладонь трубочкой и зашипел, как гюрза:
— Вон. Смотрите. Видите?..
В стороне от нас, под старым, разбитым грозой тутовником, сидели Муслима и Игнат. Они смотрели друг на друга и молчали.
Между прочим, я и раньше замечал, что Игнат относился к Муслиме как-то особенно.
— Видите? — шептал Алибекниязходжа-заде. — Я давно заметил…
— Я ничего не вижу, — сказал я. — Там сидят мальчик и девочка. Разве им нельзя сидеть вместе?
Алибекниязходжа-заде замолчал, будто у него парализовало речевые центры.
— Чего же ты молчишь? Говори!
Глаза Подсолнуха беспокойно забегали.
— Я ничего не сказал, Александр Иванович. Я просто так. Я думал…
Алибекниязходжа-заде попятился от меня, споткнулся о камень и, не оглядываясь, умчался прочь.
Я писал свою корреспонденцию и мимоходом думал — а что если Игнат и Муслима в самом деле влюбятся друг в друга? Тут нет школы, где всегда начеку родительский комитет, педсовет и гроза всех влюбленных — директор. Да, Саша, влип ты в историю… Что ты скажешь Игнату и Муслиме, если и сам влюбился еще в пятом классе? Влюбился? Не знаю. Может, это не любовь, но все равно что-то такое тихое, чистое, ласковое, чему люди не сумели до сих пор придумать названья.
Случилось это так.
Однажды во Дворце пионеров был смотр художественной самодеятельности. На сцену вышла девочка с толстой золотой косой на левом плече. Звали ее Света Одинцова. Света пела украинскую песню о Днепре. Голос у нее был чистый, ровный, и, мне показалось, тоже золотой. Я слушал Свету и понимал, что влюбился в нее навсегда. Я подождал Свету возле Дворца и проводил ее до самого дома. Света шла по одной стороне улицы, а я — по другой.
Света жила на проспекте Лахути, в доме под большой круглой аркой. Я часто приходил на эту широкую зеленую улицу, стоял возле арки и ждал. Иногда мне везло. Света появлялась на проспекте. Я смотрел на Свету, а Света на меня. Она догадывалась, что я ее люблю.
Через год отца Светы перевели на Украину. Больше я ее не видел.
Мягким вежливым шагом подошла ко мне Гранка. Ткнула носом под руку и заскулила. Гранке было непонятно, почему одни бродят по развалинам, другие что-то пишут, а третьи сидят без дела и смотрят друг на друга. Мир в представлении Гранки был устроен проще, чем это было на самом деле. Она полагала, что сидеть под деревом и смотреть в тетрадку с какими-то каракулями скучно и глупо.
— Ну, что ж, может, ты права, Гранка. Нечего нам тут сидеть. Пошли к ребятам.
Я вышел на дорогу и замахал над головой тюбетейкой.
— Сюда-а! Ребята-а!
Наша артель собралась под деревом. Алибекниязходжа-заде сидел в сторонке, смущенно поглядывая на меня и на Игната.
Я протер очки и, прищурив глаза, осмотрел каждое стеклышко.
— Садитесь, ребята, поудобнее. Сейчас я с вами проведу беседу…
Ребята сразу заскучали. Они смотрели на меня тусклыми равнодушными глазами и зевали в кулаки. Ничего хорошего от беседы они не ждали. Наверно, у них был опыт.
— Александр Иванович, о чем вы будете рассказывать? Вы можете рассказать о богине смерти? Я вам показывал шкуру…
Подсолнух хитрил, боялся, что я расскажу о нашем разговоре ребятам.
Я не успел ответить Алибекниязходжа-заде. В небе вдруг загудел самолет. Все задрали головы и стали смотреть на длинный легкий фюзеляж, на черные точечки окон и зыбкие серебряные круги вместо пропеллеров. Смотрели и тихо вздыхали.
— Ну что, товарищи, куда полетел самолет? — спросил я.
— В Москву! — сказал один.
— В Курган-Тюбе! — сказал второй.
— В Ташкент! — сказал третий.
— Ну, а если подумать, ребята?
С места поднялась Муслима.
— Александр Иванович, я уже подумала.
— Ну?
— Там юго-восток. Значит, он полетел в Гарм. Дуруст? [8]
— Дуруст, Муслима. Мне тоже кажется — в Гарм. Кто был в Гарме?
Ребята молчали.
— Я, признаюсь, тоже не был. Но мне рассказывал Каримов-ота. Он живет в нашем дворе.
8
Дуруст — правильно, верно.
— Я его знаю, — сказала Муслима. — Он Олиму железнодорожный значок подарил…
На миг все умолкли. Вспомнили Олима. Всем его было немножко жаль. Мне тоже.
Я выждал минутку и сказал:
— История эта случилась давно. Еще в тридцатых годах. Тогда стоял такой же, как сейчас, теплый день и облака бросали на землю белый чистый свет. И небо было такое. И в небе были самолеты. Они летели на выручку дехканам в Гарм.
Еще накануне с визгом и криком ворвалась туда шайка басмачей Фузайль Максума. Конники топтали пешеходов, которые не успели спрятаться за дувалами, взметнув над головой кривые клинки, дико кричали: