Восемьдесят восемь дорог
Шрифт:
За кишлаком, грохоча камнями, мчалась по дну ледника река. Она разветвлялась на два больших рукава. Посреди лежал длинный каменный остров. Он возник недавно, — когда началось наводнение. Там стояли две овчарни. В открытые двери затекала с реки неторопливая мелкая волна. Из овчарен доносилось разноголосое жалобное блеянье ягнят.
Раньше тут был деревянный мост. Сель разметал его в щепы и умчал куда-то вниз. Из воды торчали только темные сваи, прикрепленное к ним железными скобами бревно и чудом уцелевшие широкие перила.
На берегу суетились люди. Сбросив ичиги, они перебирались по бревну на остров и возвращались назад с ягнятами в руках. Я присмотрелся и решил, что дело это не сложное. Надо только поближе прижиматься к перилам, ставить ногу на средину бревна и вообще не торопиться и не ловить ворон.
— Стойте тут, — сказал я ребятам. — Пока я не приду — ни с места. Поняли?
Ребята зароптали. Каждому не терпелось ступить поскорее босой ногой на мокрое шершавое бревно: замирая от страха и радости, пройти над взгорьями волн с ноздреватой, рвущейся на клочки пеной. Я знал, что запретить этого уже не в силах. Может, это будет их первый подвиг, первое испытание сил и первая радость бескорыстного служения людям. Пусть идут!
Я снял ботинки, подвернул до колен штаны и предупредил еще раз:
— Ждите тут. Без меня — ни шагу. Тебе, Олим, тоже ясно?
Олим недовольно пожал широкими плечами.
— Между прочим, Александр Иванович, вы всегда так!..
— Как это — «так»?
— В общем, за ручку водите…
— Я за вас отвечаю, Олим.
— Между прочим, Александр Иванович…
Я махнул рукой.
— Ну тебя с твоим «между прочим». Тебе ясно или не ясно?
— Мне, Александр Иванович, всегда все ясно…
Продолжать спор с Олимом было бесполезно. Я затянул потуже ремень и, приседая, пошел по острым, нагретым солнцем камням. Вот и мостик. Я взялся рукой за перила и, переставляя одну ногу за другой, заскользил по бревну. Внизу ревел поток, гремели по дну валуны. Волны глухо били в черные сваи. Мелкие холодные брызги осыпали лицо. Было радостно и немного жутко. Голова слегка кружилась от высоты и бесконечного движенья воды. Но так было лишь вначале. Потом я пошел увереннее.
Вода разливалась по острову. Но было еще неглубоко — чуть повыше щиколотки. В тех местах, где под водой лежали камни, горбатились зыбкие гребешки, кружились воронки. Вода перекатывалась через порог овчарни и с плеском падала вниз.
Из дверей с черным притихшим на руках ягненком вышел дехканин в разлохматившейся чалме.
— Там они, в углу! — крикнул он. — Бери, которые поменьше.
Я вбежал в овчарню. После яркого дневного света тут было совсем темно. Я постоял минуту и увидел в правом углу гроздья желтых мерцающих точек. — «Мэ-э! — донеслось оттуда, — мэ-э!» Шлепая по воде, я добрался до этого черного живого клубка, протянул руку и вытащил наугад мокрого, дрожащего от холода и страха ягненка.
Ягненок сучил тонкими ножками, хотел вырваться, улизнуть к своим. Я плотно прижал мокрый теплый комок и побежал по воде к переправе.
— Ну, сиди же ты, глупый! Ну!
Навстречу, не дождавшись меня, шел по бревну Олим Турдывалиев, а вслед за ним Игнат. На берегу подвертывал штаны и нерешительно поглядывал на воду Алибекниязходжа-заде.
Олим шел легко и красиво. Он не оглядывался по сторонам, не смотрел под ноги и почти не касался рукой перил. Он увидел меня, присел на одной ножке и победно взмахнул рукой.
— Салют, Александр Иванович!
Я погрозил ему.
— Смотри, свалишься!
— Не!..
За Олима я был спокоен. Он мог пройти по бревну даже с закрытыми глазами. Я это знал. Во дворе Олима между двумя деревьями была привязана веревка. Любимец публики путешествовал по этой веревке взад и вперед, будто по проспекту. Приседал, прыгал на одной ножке и даже лежал на веревке, закинув руки за голову. Я однажды сказал Олиму:
— Поступай в цирк. Чего талант в землю закапываешь!
Олим смотрел на меня своими черными выпуклыми глазами и загадочно улыбался. Нет, он не желал в цирк. У него была иная цель. Так же, как и я, он мечтал стать журналистом…
Дело у нас пошло быстро. Ягнят на острове оставалось все меньше и меньше. И вообще, у нас был бы полный порядок, если бы не Олим. Олим не любил оставаться в тени и работать просто и незаметно, как все. Ему надо было обязательно выкинуть какой-нибудь фортель.
Эта пустая голова, этот хвастун влез на перила моста и пошел по ним, покачивая расставленными в сторону руками. Он останавливался на минутку, отставлял в сторону левую или правую ногу, находил равновесие и снова как ни в чем не бывало шел вперед.
Все притихли на берегу. Мы боялись пошевелиться, произнести громкое слово. Олим обернется, потеряет равновесие и тогда… Тише, сердце, не стучи! Пусть Олим пройдет.
Олим знал, что мы следим за каждым его шагом. Он обернулся к нам и беспечно помахал рукой. И тут левая ступня его соскользнула с перил. Тело качнулось вправо. Олим изогнулся, взмахнул левой рукой, загребая воздух, выровнялся и поставил ногу на тонкий деревянный брус. Мы с облегченьем вздохнули. Но, видимо, уверенность уже покинула его. Он ставил ногу нетвердо, будто на скользкий лед. Колени его дрожали. Олим обернулся еще раз. Он искал у нас ободрения и защиты. Обернулся и вдруг быстро и беспорядочно замахал руками.
— А-а-а-а! — понеслось над рекой. — А-а-а-а!
Он упал в воду навзничь, вытянув вперед кисти рук. Будто еще надеялся на что-то, будто хотел схватить пальцами планку перил. Волна накрыла Олима с головой и потащила в глубину. Прошло несколько секунд и в пучине замелькала белая рубаха. Течение с бешеной силой тащило его вниз, мимо темных, торчащих из воды утесов.
Мы помчались по берегу потока, вдогонку Олиму. Впереди всех прыгал с камня на камень Игнат, за ним, распустив по ветру косички, бежала Муслима.