Восемьдесят восемь дорог
Шрифт:
Вот так встреча
Я проснулся от каких-то страшных выстрелов.
— Что такое, где стреляют?
Рядом стояла Гранка и мотала из стороны в сторону длинными тяжелыми ушами: трах, тах, тарарах!
— Подъем, ребята!
Гвардия молчала. Вокруг стоял свист и храп.
Я снова крикнул «подъем», но никто даже не пошевелился.
На помощь пришла Гранка. Она вспрыгнула на суфу и стала по очереди толкать ребят длинным твердым носом. Подскочила Гранка и к своему любимцу Алибекниязходжа-заде и лизнула его в щеку теплым шершавым языком. Алибекниязходжа-заде улыбнулся, обнял Гранку за
В закутке чайханщика горела желтым огоньком электрическая лампочка и шумел, набирая силы, самовар. Я оставил ребят и пошел туда. На красном диванчике с резной спинкой сидел вчерашний солдат с деревянной култышкой и что-то рассказывал чайханщику.
— Садись, джура, — пригласил он. — Сейчас я тебе про дорогу расскажу. — Он вынул из кармана листок бумаги, расчерченный карандашом, и добавил: — Машины тут ходят редко. Придется пешком. Вот до этого леса. Смотри!
На фронте солдат был разведчиком. Он прочертил мне точный и простой маршрут. Вот узенький, прилепленный к скале овринг [7] , вот старый дуплистый тутовник, а вот она, наша главная дорога на Куляб.
7
Овринг — переход из веток и земли на скале.
Тут мы найдем машину и покатим до самой Кызыл-су — то есть красной воды, или красной реки, как писал фронтовой друг Ашура Давлятова Сергей Лунев.
По горной тропе идти хотя и не легко, но зато мы срежем большой угол и уже сегодня будем возле Кызыл-су.
— Тут не заблудитесь, — сказал солдат. — Я все точно нарисовал.
С трудом я растолкал ребят. Больше всего хлопот было с Алибекниязходжа-заде. Я наклонился и строго сказал:
— Вставай, Алибекниязходжа-заде. Пора!
Веки Подсолнуха чуть-чуть вздрогнули. Но он не проснулся. Только промычал что-то непонятное и закрыл ладонью ухо.
Я поднял Алибекниязходжа-заде, посадил его на суфу и, разделяя слова, как учитель первоклашек, сказал:
— Все уже встали. Сейчас мы уходим. Понял?
— Я уже встал. Я иду. Я понял…
Я опустил руку. И Подсолнух снова рухнул на палас.
Будили Алибекниязходжа-заде всей артелью. Он отбивался от нас руками и ногами. Свернувшись вчетверо, натягивал на себя куцее одеяло. С великим трудом вытащили мы Алибекниязходжа-заде из одеяла, вытерли ему лицо мокрым полотенцем, придали вертикальное положение и сказали:
— Пей чай. Живо!
Закрыв глаза, Подсолнух сидел с пиалой на паласе и раскачивался из стороны в сторону, как дервиш.
Утро было тихое и темное. Звезды тускло озаряли дорогу. Она лежала среди скал, как ступеньки — одна выше другой. Трудно карабкаться по такой лестнице. Но что поделаешь, как-нибудь дойдем.
Мы собрали поклажу, вскинули на плечи и тронулись в путь. Хорошо на рассвете в горах. Еще спит птица, дремлет под листом рогатый жук, молчит до поры серый кузнечик с красными прозрачными подкрылками. Ты один на горной тропе. Дышится легко и свободно. Голубеют над горами дали. Меж темных скал, встречая зарю, сверкает зеркальной белизной узкое озеро.
Ребята размялись в пути и повеселели. Алибекниязходжа-заде пришел наконец в себя и уже ссорился с кем-то в темноте.
— Ты так, да? — кричал он. — Ка-ак дам тебе по затылку!
Тревожные мысли, которые ночью не давали мне спать, улеглись. Расула Расуловича не первый раз кладут в больницу. Он выходит оттуда веселым и здоровым. Ничего не случится и сейчас. Саодат — женщина, а женщины преувеличивают и счастье и беду.
Отряд шел гуськом. Впереди всех плечистый Игнат, за Игнатом Алибекниязходжа-заде, за ним Муслима, а потом все остальные. Первым выдохся и захромал сразу на обе ноги Алибекниязходжа-заде. Он попал впросак из-за своего вещевого мешка. Мешок был доверху набит тяжелыми и коварными, как мины замедленного действия, банками с консервами. Перед походом, еще в Душанбе, я выбросил их, но они снова оказались на месте. Я хотел повторить эксперимент, но меня опередил Игнат. Он тоже заметил страдания Подсолнуха. Я был недалеко от мальчишек и все слышал. Игнат уговаривал Алибекниязходжа-заде выбросить консервы, а Подсолнух лез в пузырь и обещал дать ему по затылку. Алибекниязходжа-заде немного увлекся. Если б Игнат захотел, от Подсолнуха осталось бы мокрое место.
Игнат говорил спокойно, не повышая голоса.
— Зачем тебе эта кооперация? Выкинь!
Алибекниязходжа-заде движением плеч подкидывал мешок. В середине кратко и глухо гремели консервные банки.
— Не твое дело. Катись!
— Ты чо — жадный, да?
— Пошел вон!
— Охотники в тайгу, знаешь, сколько харчу берут?
— Ну?
— Вот тебе и «ну»! В походе легкость первое дело.
— Сказал — катись, да?
— Я ж тебе добра желаю, чудила!
— Добра! А мать что сказала? Не слушать, да?
— Мать слушай и своей головой ворочай. Если кишка от перегруза лопнет, что будешь делать?
Слова о перегрузке произвели на Подсолнуха впечатление. Он прошел еще немного, покосил глазом на Игната и спросил:
— Игнат, ты это в самом деле, да?
— Я ж тебе сказал…
Мальчишки стали говорить совсем тихо. Я не слышал больше ни слова. Они прошли немного, потом свернули с тропы, вытряхнули втихомолку мешок Подсолнуха возле камня и пошли вперед. Через минуту я был у камня. Там лежала гора консервов. Сверху, накрытая голышом, белела записка: «Эти консервы съедобны. Алибекниязходжа-заде».
Тропка, которая виляла между скал, неожиданно оборвалась. Мы вскарабкались по каменистому, растрескавшемуся откосу и увидели перед собой пыльные обрушенные стены кишлака. На высоком, будто памятник, обломке стены сидел коршун, а внизу, близ глинистого, размытого дождями дувала, темнел пересохший арык.
Вода ушла из кишлака, а вместе с ней ушла в иные края и жизнь, которая впервые затеплилась здесь тысячи лет назад… Только два тутовника остались на прежнем месте сторожить тишину. Узловатые корни их пробрались в глубь земли сквозь россыпь камней и лежалую глину, нащупали там воду и капля по капле понесли ее легким, вспорхнувшим на ветки листьям.
В стороне от кишлака тускло поблескивал асфальт. По обочине наперегонки бежали один за другим телеграфные столбы. На каждом были черные столбики цифр, а посредине — черточка, как в тетрадке по арифметике.
Мы скинули рюкзаки и спрятались в пеструю тень деревьев. Половина ребят под одно дерево, половина — под другое. Сидели возле своих рюкзаков и ждали. Как назло, машин не было. Только раз прогромыхал, не обратив на нас никакого внимания, самосвал, и снова на дорогу, покружив столбиками пыли, легла тишина.