Восход Ганимеда

Ливадный Андрей Львович

Она ощутила лишь вспышку острой боли и бесконечное отчаяние.

Она ведь знала, чувствовала, что все оборвется так же внезапно, как началось.

В этом мире не могло быть ни справедливости, ни счастья, ни благосклонной судьбы.

* * *

Почувствовав толчок и одновременно услышав резкий, режущий по нервам звук тормозов, Колвин в первый момент не сообразил, что произошло: в миг удара он стоял спиной к грузовику и поэтому не видел его стремительного приближения, просто сбоку от него метнулась громадная тень, затем он услышал мягкий звук удара, болезненный

вскрик и, уже поворачиваясь, увидел, как тело Лады безвольным кулем катится по асфальту…

Машина пошла юзом, вылетела на газон, вспахивая сырую землю заблокированными колесами, и остановилась, врезавшись левой дверью кабины в ствол дерева.

Наверное, в жизни Антона Петровича не было мига страшнее, чем этот. Мягкий, хлюпающий звук удара сказал ему все. Он рванулся к Ладе, чувствуя, как левую часть груди мгновенно затопила безумная, перехватывающая дыхание боль…

Она лежала лицом вверх. На ней не было ни кровоподтеков, ни ссадин, крови тоже не было, только кожа Лады мгновенно посерела до цвета скверной оберточной бумаги, а на губах проявилась смертельная синева…

Антон Петрович упал на колени, склонился над ней, бестолково, суетливо приподнимая ее безвольно запрокинутую голову.

В эти секунды он просто обезумел, не соображая, что делает, не видя, что творится вокруг, лишь его трясущиеся руки пытались приподнять ее голову, а губы шептали одно и то же:

– Ладушка, милая…

Потом боль в груди стала невыносимой, она взорвалась, словно вспышка напалма, прожигая насквозь область сердца… Колвин уже не видел ни бегущих к ним дорожников, ни водителя грузовика, который, подозрительно пошатываясь, вылезал из кабины, ни резких бликов от работающих мигалок влетевших на территорию парка машин «Скорой помощи», невесть каким образом почему-то оказавшихся прямо подле места трагедии…

Словно в полусне или в бреду, он поднял голову и посмотрел вокруг, на лазурное, ясное небо, бегущих людей, зеленеющую листву, и в его глазах, на искаженном мукой лице, дрожащих губах читался лишь один немой вопрос: ЗА ЧТО?!

Потом взгляд Колвина внезапно потускнел от дикой, разрывающей грудную клетку боли, и он, пошатнувшись, рухнул на асфальт рядом с Ладой…

* * *

Она не умерла.

Врачи реанимационного отделения по-прежнему поддерживали ее жизнь, но множественные переломы костей и внутренние кровоизлияния не оставляли почти никаких шансов на успешное выздоровление.

Колвина привезли домой спустя две недели.

К его счастью или, быть может, к горю… сердечный приступ не окончился инфарктом.

Кто-то вдруг вспомнил о нем, прислал машину, водитель которой предупредительно распахивал перед ним дверь, но Антон Петрович ничего не видел и не слышал, он просто не хотел больше воспринимать окружающий его мир. В эти дни Колвин больше походил на мертвеца, зомби, которого заставила восстать из праха чья-то злая, бесчеловечная воля.

Открыв дверь служебной «Волги», водитель, подтянутый, накачанный парень в солнцезащитных очках, хотел что-то спросить, но Колвин только махнул рукой и, не оборачиваясь, вошел в подъезд.

Остановившись подле своей двери, он пошарил по карманам в поисках ключа и, только протянув руку к замочной скважине, заметил,

что под наличник замка воткнута сложенная вдвое бумажка. Он машинально вытащил ее оттуда, развернул и понял, что перед ним игральная карта.

Впрочем, он ошибся. Карта не предназначалась для игры – на черном глянцевом фоне был изображен архангел, задумчиво облокотившийся о крест… И чуть ниже надпись:

«Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого».

Слова больно кольнули душу, но он не воспринял эту дурацкую шутку как нечто адресованное ему.

Войдя в пустую, осиротевшую квартиру, Колвин без сил привалился к дверному косяку и некоторое время стоял, слушая гулкую тишину.

Собаки исчезли. Их никто не видел с того момента, как бампер грузовика ударил Ладу.

Наконец, спустя две или три минуты, Антон Петрович все же нашел в себе силы затворить дверь, тяжелой, шаркающей походкой прошел на кухню и сел, бесцельно глядя в пол. Он боялся поднять глаза, потому что за тот недолгий отрезок времени, который Лада прожила в его квартире, тут буквально все пропиталось ее присутствием.

Пустота, и внутренняя, и внешняя, обволакивала Колвина тяжким, смертным саваном безысходности.

Земля была грубо вырвана у него из-под ног, и он падал в эту бездну отчаянной безысходности, не видя дна да уже и не надеясь ни на что.

Так часто бывает в жизни – один миг, одно событие в буквальном смысле сминает все, что у тебя было, делает мир тупым, лишенным всяческого смысла, все ценное, что еще вчера казалось значимым, жизненно важным, вдруг оборачивается грудой хлама…

Колвин прекрасно понимал, он свое отжил. Теперь уже окончательно и бесповоротно, но эта мысль, в другое время показавшаяся бы ему ужасной, сейчас не будила ровным счетом никаких чувств.

Какой-то пьяный водитель-ублюдок оборвал сразу две жизни.

Антон Петрович пошарил рукой по столу, наткнулся пальцами на коробку папирос, машинально прикурил, не ощущая вкуса дыма… Случайность… Судьба… Это могло называться как угодно, но разве становилось от этого легче?

Он видел ее под прозрачным колпаком барокамеры… В чем же она провинилась перед судьбой? Почему так?!.

Ни один из этих вопросов не находил ответа ни в разуме, ни в душе. Там, казалось, гнездится одна лишь надсадная боль, смешанная с обреченным, гадливым чувством собственной беспомощности перед жестокими обстоятельствами.

Колвин прошел войну на Кавказе. Устав убивать, он однажды нашел в себе силы бросить эту кровавую мужскую работу, с тем чтобы обратиться к другой стороне той же медали.

Несколько лет он провел в подземных бункерах поселка Гагачьего, разрабатывая первый сервоприводный протез человеческих конечностей, уникальность которого состояла в том, что он, по сути, становился не протезом, а частью организма, конвертируя и используя тепловую энергию живых тканей.

Колвин создал его лишь затем, чтобы убедиться, – никому не нужно лечить искалеченных на войне ребят, на это у государства нет денег. Деньги были лишь на то, чтобы создать потенциально военную разработку и положить ее под сукно, до тех пор, пока его идея вдруг не приобрела свое место в игре под названием «война умов»…