Восход Ганимеда
Шрифт:
Барташов хотел крикнуть, но не смог, из его горла вырвался лишь булькающий хрип.
Это была расплата. Расплата за все…
Колышев заметил его. Шатаясь, он подошел к Барташову и сел рядом.
– Вызови… вертушки… Вадим… – едва слышно прохрипел генерал.
Колышев посмотрел на него, покачал головой и почему-то усмехнулся…
Был ли это предсмертный бред Барташова?
– Вызову… – долетел до его сознания далекий голос. – Не волнуйся, Николай Андреевич. Какой-то сукин сын случайно сделал мою работу… – Он жутковато улыбнулся, заглянув в стекленеющие глаза Барташова. –
Бой разгорался, злой, непримиримый, страшный…
Однако для Лады был неведом ужас раскручивающегося на ее глазах действа. Благодаря стараниям Колышева она больше не принадлежала этому миру, для нее не существовало правых или виноватых сторон, государственных границ, своей и чужой земли, у нее не было НИЧЕГО, кроме сумасшедшей панорамы боя, которая перемещалась в располосованном тонкими нитями окуляре снайперской оптики.
Она видела, как плюхнулся в воду головной танк, расталкивая мутную волну, а рядом с ним, высоко задрав голову, плыл обезумевший от грохота тур… Лада отчетливо видела его налившиеся кровью, перепуганные, влажные глаза, пока первый гейзер, взметнувшийся вверх мутным столбом от ударившей в воду мины, не заслонил от нее обреченное животное.
Справа, в соседнем помещении заработал пулемет.
Звук падающих на земляной пол гильз, удушливый, кислый запах пороха и равномерный, оглушительный грохот произвели на Ладу совершенно неожиданное действие, – она вдруг опустила «ВСС» и растерянно посмотрела туда, где ставшие маленькими и безобидными фигурки падали с брони плывущих танков, сметаемые в мутную воду реки кинжальным фланговым огнем.
Ей вдруг страшно захотелось взвыть, закричать в голос от дикого НЕПОНИМАНИЯ происходящего вокруг.
Испытания были провалены.
Она не сумела стать той хладнокровной боевой машиной, которую так упорно формировал в ней Колышев, все, что он насильно вталкивал в ее голову, было сметено в один миг оглушительным грохотом бьющегося в жилистых руках Горенко крупнокалиберного пулемета. Стоило взглянуть в его перекошенное лицо, как становилось ясно – сержант знал, что и зачем делает, его душа, может быть, и противилась жестокой, кровавой мужской работе, но он понимал ее неизбежность, а Лада нет…
Колышев уничтожил ее личность, смел самосознание, но не дал взамен ничего, что очнувшийся разум Лады мог бы принять за точку отсчета в оценке собственных действий…
Она не понимала, что выбора у нее уже попросту нет и на мучительное замешательство отпущено ничтожно мало времени – на том берегу брода сквозь дым показались контуры четырех бронемашин.
В этот момент три танка, что все же достигли противоположного берега, форсировав реку, повернули башни и произвели залп по старому блокпосту, откуда не умолкая бил пулемет.
Земля, небо и камни вокруг внезапно встали на дыбы, окрасившись в черно-оранжевый цвет взрыва. Пулемет заглох, но Лада еще успела отчетливо услышать крик рядового Малышева, прежде чем смешанная с камнем земля осела вокруг нее тяжким удушливым беспамятством…
На левом фланге взвода события развивались
После очередного залпа гранатометов атакующих машин осталось только две, но из-за подбитого танка, что накренился, понурив ствол в выбитую перед ним воронку, беспорядочно ударили автоматы; в ответ гулко простучал пулемет, сбивая остатки краски с обуглившегося борта и оставляя на броне глубокие, безобразные борозды.
Два оставшихся танка выстрелили из орудий и, вырвавшись на берег, взревели двигателями, натужно карабкаясь на склон. На их броне уже не было никого, ленивое течение реки уносило посеченные осколками и изрешеченные пулеметным огнем трупы.
В этот момент, когда вырвавшийся вперед «ТБ-100» с четким, не закрашенным номером «28» на башне, чуть накренясь, принялся вертеться на одной гусенице, утюжа первую стрелковую ячейку, сквозь дым на той стороне реки прорезались контуры четырех БТРов, спешащих на центр позиции роты, прямо через брод.
«Вот и все…» – с обреченной злобой подумал Рощин, оценив ситуацию. Стрелять из «РПГ», когда прорвавшиеся машины находятся всего в десятке метров от тебя, – самоубийство…
– Луценко, огонь по броду! Горюнов, если не выдержишь, отходи к КП! – Он отшвырнул коммуникатор и схватил прислоненный к стенке капонира «АК-109» с подствольным гранатометом.
– Товарищ капитан, вы куда?! – закричал помкомроты старший сержант Логвин.
– Держись за мной, старшой, видишь, ребят давят!
Две «сотки» ползли по позиции левого фланга взвода, плюясь огнем и перемалывая гусеницами осыпающиеся траншеи. Третий застыл у раздавленной стрелковой ячейки с перебитыми траками гусениц, его башня рывками поворачивалась в сторону КП, а из-под днища уже выползали невесть откуда взявшиеся афганцы.
У брода, за спиной Рощина, замолотил, но тут же захлебнулся пулемет, со стоном легли первые мины.
Узкий, извилистый ход сообщения, ведущий от КП к основной линии траншей, был разорван дымящейся воронкой, по скатам которой струился горячий песок. Стоило Рощину покинуть командный пункт, как мир вокруг разительно изменился, словно с него смахнули масштабность и он сузился от панорамы затянутой дымом переправы и протянувшейся вдоль берега позиции взвода до узкой теснины осыпавшегося хода сообщения, злого дыхания сержанта Логвина, шального рикошета одинокой пули, что цвиркнула по обнажившемуся из-под песка камню в сантиметре от головы, и рокота, басовитого, делового, кашляющего…
Танк приближался.
Сминая фланг взвода, он полз по линии траншей прямо на КП.
Впереди мелькнула чья-то тень, и в воронку кубарем скатился рядовой Соломцев, тот самый, за кем наблюдал Сергей накануне атаки. По его лицу, смывая запекшуюся кровь, катились крупные градины пота.
Съехав по откосу воронки, словно ребенок с ледяного сугроба, он, не замечая Рощина и Логвина, вдруг сжался на дне в комок, плотно зажмурив глаза, но автомат не выпустил. Его веки были отчаянно смежены, словно он пытался отгородиться таким образом от страшной, грохочущей реальности, наползавшей на воронку угловатой тенью «ТБ-100», а пальцы бойца на ощупь толкали «ВОГ» в подствольник автомата.