Восхождение денег

Фергюсон Ниал

Мужская трапеза в работном доме в Мэрилебоне. В отличие от обитателей дома, стены излучают уверенность в справедливости Бога и его доброте.

Первой же по-настоящему великой державой всеобщего благоденствия стала вовсе не Британия, а Япония. Опыт японского социального государства наглядно демонстрирует, сколь тесно сплетены понятия социального государства и государства агрессивного.

Катастрофа за катастрофой накатывали на японские берега в первой половине XX столетия. Кошмарной силы землетрясение обрушилось 1 сентября 1923 года на регион Канто, опустошив города Токио и Иокогама. С землей сровнялись более 128 тысяч домов, еще столько же превратились в развалины, 900 построек унесло море, к тому же беда пришла не одна: начавшиеся вскоре пожары поглотили еще примерно 450 тысяч домов³⁴. Японский народ был защищен, или так ему казалось, – еле-еле вставшая на ноги отрасль с 1879 года развивалась очень бурно и к началу мировой войны вырвалась в авангард местной экономики; страховали от разгула водной стихии, смерти, пожаров, призыва в армию, дорожных происшествий и краж – японцы могли выбирать из тринадцати различных договоров и идти за ними в любую из более чем тридцати компаний. Только в год землетрясения,

к примеру, жизнь островитян была застрахована на 699 634 000 иен (328 миллионов долларов), то есть в среднем по 1280 иен (600 долларов) на человека³⁵. И все бы ничего, вот только ущерб составил около 4,6 миллиарда долларов. Еще через шесть лет Великая депрессия поставила сельские районы страны на грань голодной смерти (в сельском хозяйстве тогда было занято 70 % населения, и 70 % этих работников, то есть фактически половина японцев, обрабатывали в среднем по полтора акра земли)³⁶. В 1937-м страна начала дорогостоящую и, как потом выяснилось, бестолковую войну с Китаем. Как будто этого было мало, в декабре 1941 года Япония вступила в борьбу с экономическим гигантом того времени, Соединенными Штатами, за что потом дорого заплатили обитатели Хиросимы и Нагасаки. Проваленная попытка стать империей обошлась Японии в три миллиона жизней, а заодно американские бомбардировщики камня на камне не оставили от местного фондового рынка. Согласно подготовленному в США Отчету о стратегических бомбардировках, в более чем 60 японских городах было уничтожено от 40 % зданий в зоне застройки; 2,5 миллиона домов исчезли, выбросив на улицу 8,3 миллиона человек³⁷. Уцелеть, отделаться легкими ушибами удалось лишь Киото, бывшей столице империи, воплотившей в себе дух довоенной Японии с ее старомодными деревянными особнячками, частично дожившими и до наших дней. Просторные, хрупкие конструкции с раздвижными дверями и бумажными ширмами, изящными балками и соломенными циновками – понятно, почему японские дома и города становились такой легкой добычей для голодного огня.

Япония и другие воюющие державы твердо усвоили полученный урок: в нашем безумном мире полагаться на частные страховые компании – верный признак безумия. (Даже в США федеральное правительство в лице специально созданной для этого корпорации приняло на себя 90 % рисков, связанных с ущербом от войны, и здорово заработало – по той простой причине, что американская земля ничуть от войны не пострадала³⁸.) Железной воли и дисциплины не хватало, чтобы застраховать людей от налета американских военно-воздушных сил. Решение напрашивалось – почти во всем мире риск по сути национализировали, передав в ведение правительств. Японцы приступили к проектированию своей системы в 1949 году, и консультативный совет по социальному страхованию охотно признавал свой долг перед британцами. Активный поборник идеи всеобщего страхования Бундзи Кондо уверял, что пришло время “Бевериджа для Японии”³⁹. В действительности японцы оставили своего британского вдохновителя далеко позади. Целью реформы, говорилось в докладе консультативного совета,

является создание системы мер, направленных на обеспечение и экономическую поддержку людей, когда те оказываются в затруднительном положении “из-за пожилого возраста, болезней, травм, рождения детей, инвалидности, смерти близких, безработцы, а также на помощь многодетным семьям – посредством… государственных выплат… всенародная помощь гарантирует нуждающимся достойное проживание⁴⁰.

Так социальное государство стало укрывать своих граждан от превратностей бытия. Если они рождались больными – государство платило. Если не имели денег на образование – государство платило. Если не могли найти работу – государство платило. Оно платило даже тогда, когда люди не выходили на работу по болезни. Ну и разумеется, государство платило, когда люди уходили на покой. А когда они умирали, государство платило тем, кто материально зависел от покойных. “От феодальной экономики – к экономике социальной”⁴¹; японцы делом поддерживали девиз американских оккупационных властей. И неверно думать, хотя после войны это было модно, что социальное государство в Японии “насадила чужая держава”⁴². Японцы сделали это сами, причем начали задолго до окончания войны. И не всеобщий альтруизм привел к преобразованиям – это сделало ненасытное государство середины века, которое требовало все больше здоровеньких юнцов, солдат и рабочих. По меткому выражению американского политолога Горольда Ласвелла, в 1930-х годах Япония стала “казарменным государством”⁴³, оттуда недалеко было и до “государства всеобщего противостояния-благосостояния”, чьи граждане жертвовали собой в боях за родину – в обмен на социальную защиту.

Социальное страхование зародилось в Японии раньше 1930-х годов в форме защиты от производственных травм и страхования здоровья (на фабриках – с 1927 года). Оно охватывало, впрочем, лишь 40 % промышленных рабочих⁴⁴. Верховное правительство Японии, что любопытно, одобрило проект Министерства социальной защиты населения 9 июля 1937 года, уже после начала очередной войны с Китаем⁴⁵. Первый шаг – введение новой системы страхования здоровья всех граждан, а не только фабричных рабочих. Число застрахованных выросло почти в сто раз за какие-то шесть лет, с 500 тысяч в конце 1938 года до более чем 40 миллионов в конце 1944-го. Цель никто не скрывал: если население хорошо себя чувствует, вооруженные силы его величества будут процветать. Клич военного времени – “все люди – солдаты” – демобилизовался, уступил мирному “все люди должны иметь страховку”. Ради благого дела государство подмяло под себя фармацевтику и медицину⁴⁶. Еще не завершилась война, как вступили в силу обязательные пенсии для моряков и рабочих: десятую часть расходов обеспечивало правительство, а предприятия и сами работники подкидывали по 5,5 % от заработной платы последних. Невиданный прежде размах обрело государственное жилищное строительство. После войны Япония лишь развивала уже заданную тему. Теперь “все люди должны были получать пенсию”. Страхование по безработице заменило покровительственные подачки фирм в тяжелые времена. Реформы эти подняли на знамя японские националисты, что и понятно: как еще возвеличить свою страну в мирное время? Подготовленный под сильным влиянием британцев доклад 1950 года положили на полку. Он провел там добрых десять лет и воплотился в жизнь лишь в 1961-м, когда американцы уже ушли из страны. К концу следующего десятилетия японский политик Яцухиро Накагава с полным правом мог заявлять, что он живет в “не имеющей себе равных державе всеобщего благоденствия”, – настолько азиатская модель отличалась (по его мнению, в лучшую сторону) от западных примеров⁴⁷.

В самом устройстве японской системы не было ничего исключительного. Охват всего населения с колыбели до гроба ставили своей целью многие страны. Японии удалось затмить остальной мир эффективностью предпринятых мер. Нигде люди не жили так долго. Нигде они не были столь образованными. В середине 70-х годов прошлого века без среднего образования оставались свыше двух третей англичан – против одного из десяти японцев. Из западных государств лишь Швеция могла соперничать с Японией по части равенства в обществе. А с размером пенсионного фонда не мог поспорить уже никто: отправляясь на заслуженный покой (как правило, впереди лежала долгая и счастливая старость), каждый японец рассчитывал, в дополнение к постоянному доходу, на щедрое разовое вознаграждение. Сверхдержава благоденствия служила также эталоном расчетливости на грани чуда. В 1975-м на нужды социальной защиты уходило 9 % национального дохода против 31 % в Швеции⁴⁹. Налоги и социальное обеспечение ложились вдвое более тяжелым бременем на экономику Англии. Это социальное государство, казалось, было вне критики. Япония одновременно

защищала всех своих жителей, а по сути рисковала вместо них, и безудержно развивалась, так что в 1968 году ее экономика вышла на второе место в мире. За год до того знаменитый футуролог Герман Каи заявил, что по показателю ВВП на душу населения Япония опередит Америку к 2000 году. Вторя ему, уже упоминавшийся Яцухиро Накагава предлагал учесть дополнительные льготы и убедиться: ''истинный доход японского работника уже минимум втрое превосходит получку американца”⁵⁰. Где внешняя политика провалилась, политика социальная выводила страну в мировые лидеры. Домашняя "страховочная сетка” на поверку оказывалась куда надежнее заморских владений⁵¹.

Архитекторы послевоенных социальных программ собственноручно уподобили свои детища бомбам с часовым механизмом. В Японии семидесятых обошлось без взрывов. Чего не скажешь о странах Запада. Оставим в стороне внешние сходства в топографии и истории (обе страны располагаются на архипелагах у берегов Евразии и знамениты своим имперским прошлым и привычкой к крайне сдержанному поведению – но только в трезвом виде) – на культурном уровне у Японии и Великобритании нет почти ничего общего. Сторонним наблюдателям в глаза бросались сходства двух систем: государственные пенсии с опорой на уплату налогов при получении зарплаты, узаконенный пенсионный возраст, всеобщее страхование здоровья, пособия по безработице и рынок труда с массой ограничений. Но одни и те же меры зажили совершенно по-разному в двух разных странах. Уравнительный характер японской политики был одновременно ее краеугольным камнем, а традиционно преобладавший в обществе конформизм способствовал успеху программы. Прославленный индивидуализм англичан породил огромное количество попыток обмана системы. В Японии заметная вспомогательная роль осталась за фирмами и семьями. Наниматели предоставляли льготы помимо общедоступных и редко кого увольняли. И в 1990-х годах две трети японцев старше шестидесяти четырех лет жили вместе со своими детьми⁵². Британские же предприятия не стеснялись сбрасывать рабочих со своего корабля, когда обстоятельства складывались не слишком удачно, а рабочие и все остальные охотно отдавали пожилых родителей в нежные лапы Государственной службы здравоохранения. Социальное государство Япония стало экономической сверхдержавой; в 1970-х социальное государство Великобритания, скажем так, шло противоположным курсом.

Британские консерваторы негодовали: система национального страхования выродилась в сочетание государственных подачек с непомерно высокими налогами, которые нарушали привычные стимулы с ужасными последствиями для экономики. Социальные платежи составляли 2,2 % ВВП Великобритании в 1930 году, 10 % – через тридцать лет, 13 % – в 1970-м и 17 % – спустя десять лет, почти на 6 % больше, чем в Японии⁵³. Здравоохранение, социальное обеспечение и социальное страхование оттягивали на себя втрое большую долю государственных расходов, чем оборона страны. А толку – чуть. Затраты на социальную сферу росли, а экономика – не очень, инфляция опережала средний уровень для развитых стран. Что хуже всего, стараниями несговорчивых британских профсоюзов – примитивной забастовке их вожаки предпочитали тактику “медленной работы” – улиткой полз рост производительности (в 1960–1979 годах британский ВВП на работника увеличивался на 2,8 % в год против японских 8,1 %)⁵⁴. Предельные налоговые ставки по заработкам отдельных людей и доходам от прироста капитала тем временем забрались выше 100 % – бывает и так, – лишив смысла привычные формы инвестирования и сбережения. Британская версия социального государства отменила все кнуты и пряники, без которых капиталистическая экономика становится бледной своей тенью, – упорные теперь не вознаграждались за свой труд, а лентяи не страшились нищеты. Страну поглотила стагфляция – сочетание застоя в экономике с высокой инфляцией. Недалеко ушла и Америка – там расходы на здравоохранение (в том числе в рамках программы Medicare для людей старше шестидесяти пяти лет), гарантии заработка и социальное страхование раздулись с 4 % ВВП в 1959 году до 9 % шестнадцать лет спустя, впервые обогнав оборону. И в Америке хилый рост производительности предвосхитил погружение экономики в пучину стагфляции. Что могло спасти несчастных?

Один человек и его верные ученики считали, что знают ответ. Во многом благодаря им крушение западного социального государства стало ярчайшим экономическим явлением последней четверти века; людей выдернули из спячки и снова поставили перед уже позабытым чудовищем из их ночных кошмаров – риском.

Большое разочарование

В 1976 году Нобелевская премия по экономике досталась коротышке профессору Чикагского университета. Милтон Фридман подхватил идею о том, что избыточный рост предложения денег, и только он, влечет за собой инфляцию, и переформулировал ее на современный лад, на каковом достижении и зиждилась его профессиональная репутация. Был он и соавтором, пожалуй, самой важной книги по истории денежной политики США, на страницах которой ФРС прямо обвинялась в попустительстве Великой депрессии⁵⁵. К середине семидесятых его волновало другое: что не так с государством всеобщего благоденствия? В поисках ответа Фридман сел на самолет и в марте 1975 года вылетел в Чили.

За полтора года до описываемых событий, в сентябре 1973-го, танки заполонили улицы Сантьяго, возвестив о конце правления президента-коммуниста Сальвадора Альенде – тот вознамерился изменить Чили сообразно своим убеждениям, разрушил экономику и вынудил парламент призвать к военному перевороту. С балкона близлежащего отеля “Карера” противники Альенде с восхищением наблюдали за бомбардировкой президентского дворца “Ла Монеда” и пили шампанское. Во дворце скрытый от посторонних глаз президент без надежды на спасение отстреливался от врагов из АК-47 – подарка своего кумира Фиделя Кастро. Завидев танки, Альенде понял, что все пропало, и покончил с собой.

Милтон Фридман.

Чилийский переворот высветил недостатки послевоенного социального государства как такового и поставил ребром вопрос о пригодности конкурирующих экономических систем. В Чили в систему были заложены всевозможные льготы для всех и каждого и пенсии от государства, и в результате падения производства и всплеска инфляции страна фактически обанкротилась. Недолго думая, Альенде решил сделать свою родину полигоном для испытания марксистских наработок и, подобно старшим советским братьям, прибрал к рукам все ниточки управления экономикой. Мятежным генералам это было совсем не по нутру. Но одной критики не хватало – положение требовало решительных мер. Как вдруг откуда ни возьмись явился Милтон Фридман. Выкроив три четверти часа из своих преподавательских планов, он встретился с новым президентом Аугусто Пиночетом, а затем прислал тому отчет о состоянии экономики страны: причиной распоясавшейся инфляции, которая достигала 900 % в год, Фридман считал дефицит государственного бюджета и советовал немедленно этот дефицит обуздать⁵⁶. Уже через месяц чилийская хунта объявила, что остановит инфляцию “любой ценой”. Расходы урезали на 27 %, а избыточные банкноты сожгли. Свое фирменное лекарство – шоковую терапию денежной политикой – Фридман полагал недостаточным. В письме из Чикаго он уверял Пиночета, что “эти трудности” с инфляцией стали “закономерным итогом социалистических поползновений сорокалетней давности, которые все это время проникали глубже и глубже под кожу экономики и проявились наиболее полно и ужасно в годы правления Альенде”. Потом Фридман вспоминал: “Я исходил из представления о том… что корни тогдашних проблем следовало искать главным образом в сорока годах неуклонного движения в сторону коллективизма, социализма и государства всеобщего благоденствия…”⁵⁷ “Конец эпохи инфляции, – подстегивал он Пиночета, – развяжет руки рынкам капитала; заметно ускорится передача государственной собственности и иных активов частным предпринимателям”⁵⁸.