Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Шрифт:
В век таких острых перемен, когда моральные, равно как и экономические и политические, стандарты постоянно менялись, трудно ожидать расцвета высокого и безмятежного культурного творчества. Однако среди важных реформ, особенно в письменности, был проект Ху Ши (1919 г.) о принятии народной речи как стандарта литературного языка и более позднее предложение коммунистов создать алфавит для китайского языка. Сильные интеллектуальные и ученые традиции страны содействовали введению западной науки и образованности в Китае, частично благодаря усилиям миссионеров, частично благодаря студентам, которые обучались за границей в западных университетах. Особенно в области китаистики соединение китайских и западных методик, подкрепленное предложением стипендии, часто оказывалось очень плодотворным. Однако по сравнению с великим прошлым столетие 1850-1950 гг. оказалось низшей точкой в культурных достижениях Китая [1141] .
1141
В дополнение к цитированным ранее книгам, я использовал следующие работы, посвященные Китаю: George C.Allen and Audrey G.Donnithorne, Western Enterprise in Far Eastern Economic Development: China and Japan (London: Allen 8c Unwin, Ltd., 1954); G.E.Hubbard, Eastern Industrialization and Its Effect on the West (London: Oxford University Press, 1938); Kuo-heng Shih, China Enters the Machine Age (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1944); Li Chien-nung, The Political History of China, 1840-1928 (Princeton, N.J.: Van Nostrand, 1956); E.R.Hughes, The Invasion of China by the Western World (London: Adam 8c Charles Black, 1937); Ssu-yu Teng, New Light on the History of the Taiping Rebellion (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1950); Siang-tseh Chiang, T\\e Nien Rebellion (Seattle, Wash.: University of Washington Press, 1954); Meribeth E.Cameron, The Reform Movement in China, 1898-1912 (Stanford, Calif: Stanford University Press, 1931); Hu Shih, The Chinese Renaissance (Chicago: University of Chicago Press, 1934); F.F.Liu, A Military History of Modern China, 1924-49 (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1956); Etienne Balasz,
5. ЯПОНИЯ
Во время сегуната Токугава японская цивилизация проявляла удивительную двойственность, балансируя между противоположными крайностями. Так моральный идеал воина со всеми его спартанскими требованиями вступал в противоречие с потворством жизнелюбию укие-э, и между этими двумя моральными кодексами не существовало среднего пути. Япония была официально закрыта для внешнего мира; однако любопытство к «голландской учености» могло преодолеть громадные препятствия. Опять же личные наследственные узы японского феодализма лишь маскировали, но не могли скрыть нити бюрократической администрации в каждом из шестидесяти или около того отдельных феодальных ленов, или территорий кланов, на которые была разделена Япония. Но более мучительным было разделение между экономической и политической властями, позволяющее процветать презренным купцам, в то время как крестьяне и воины, превосходившие их по традиционной общественной шкале, страдали от постоянной нищеты. Итак, натянутые, но стабильные отношения между императором и сегуном просто символизировали дуализм, пронизывающий всю японскую жизнь. Святой и безвластный монарх, почитаемый как источник власти и окруженный паутиной ритуала, почему-то терпел наследников удачливых головорезов начала XVII в. и был терпим ими. И сегуны рода Токугава, которые правили Японией тяжелой рукой при помощи целой армии чиновников, шпионов и солдат, искусно балансировали на острие противоречивых интересов различных людей, классов и кланов.
Письменного повеления из дворца сегуна было достаточно, чтобы сохранять равновесие между такими кажущимися несовместимыми интересами. Но когда такое повеление было проигнорировано, как в 1850-х гг. из-за конфликта между кланами, решавшими, кто сменит бездетного правителя, даже такая незначительная непредвиденная случайность, как появление «черных кораблей» коммодора Пири (1853-1854 гг.), вызвала далеко идущие глубокие изменения в японском обществе и цивилизации.
Реорганизация японской политики и экономики, проходившая до Второй мировой войны, явила миру не имеющий себе равного пример успешного реагирования на европейские стимулы — успешного в смысле способности нации сперва противостоять, а затем и отразить наступление западных наций, чьи корабли и торговля ускорили падение режима Токугава. Однако политика быстрого и массированного освоения западной техники и технологий не снимала внутренних противоречий, присущих Японии периода Токугава. Наоборот, успех, с которым японцы заимствовали различные аспекты западной цивилизации — особенно в области производства военной техники, — зависел от мастерства балансирования между старыми и новыми элементами. Таким образом, почти незатронутая, продолжавшая существовать в старых образцах, безошибочно японская социальная иерархия с определенными моделями поведения для представителей различных социальных слоев позволила маленькой группе вождей в течение одного поколения довести до конца изменения военных и экономических институтов и перестроить политическую систему Японии по западному образцу [1142] .
1142
Китайская идеологическая изменчивость перед лицом сравнительно прочной институциональной стабильности была антитезой ситуации в Японии. Парадоксально, но идеологическая стабильность в Японии сохранялась благодаря организованной нестабильности институтов, поддерживаемой лидерами-самураями. Соответственно быстрота институциональных изменений стала возможной только благодаря традиционным ценностям и обновленным мифам и символам строгой социальной дисциплины.
Ср. европейские радикальные революции периода Реформации, проведенные во имя восстановления древних ортодоксии.
Психологическое напряжение, порой приводящее к внезапным изменениям в поведении, непостижимым для посторонних, возникло в Японии задолго до окончания ее изоляции в 1854 г. Рвение, с которым японцы сначала приняли, а затем изгнали португальцев, много более ранний энтузиазм, с которым японский императорский двор воспринял китайскую цивилизацию в VI в. и последующих веках нашей эры, а также резкие перемены в отношениях с США и другими странами в этом столетии — все это производит впечатление закономерности и позволяет предположить, что крутая переменчивость — скрытая черта психологии японцев [1143] .
1143
Две интересные попытки пролить свет на
В европейской истории дуэль - яркая параллель с недавним национальным поведением японцев. Понимание точек сходства может даже пояснить резкие изменения в отношении японцев к иностранцам. Дуэли в начале нового времени ограничились до рамок неписаного, но строго соблюдаемого кодекса поведения фехтовальщиков, чье традиционное место в обществе быстро становилось ненужным. Законодатели нравов, которые создали дуэльный кодекс, в сущности, старались приспособить самих себя и своих последователей ко все более чуждому, урбанизированному и организованному миру, сводя эмоциональные крайности ситуации до церемониальной ссоры и примирения. Японские самураи, такие же фехтовальщики, пережили более суровую перестройку в течение столетия. В отличие от своих европейских двойников, они смогли сделать кодекс бусидо нравственным ориентиром всего японского народа. Возможно, слишком быстрый переход Японии от феодального к космополитическому социальному порядку сделал возможным такое достижение самураев, а более медленная эволюция, как в Европе, могла бы, расслаивая японское общество, оградить различные его классы от принятия самурайского кодекса для нации в целом.
Совершенно не говоря об особенности японского общества, сам тот факт, что Япония заимствовала большую часть своей высокой культуры и технического искусства у Китая в течение более чем тысячи лет, содействовал восприятию западных идей и технологий в XIX-XX вв. Их предшественники уже как бы признали превосходство иноземцев в некоторых вещах, т.е. открытие того, что европейцы превосходят их в знаниях и мастерстве, не было ударом для японского самосознания. И как их предки полюбили все китайское, так японцы стали энтузиастами в принятии Запада.
Наконец, определенное сходство японской и западной цивилизаций облегчало принятие западных моделей в Японии. К XIX в. варварская воинственность на Западе и в Япония была организована (а в Японии почти подавлена) бюрократическим правлением. Но японский «путь воина» с его понятиями чести и социального превосходства имел почти точные аналогии в европейской жизни, и — что, возможно, даже было решающим – в обоих обществах ценности и отношения профессиональных военных в значительной степени разделяли и поддерживали другие классы. Крестьяне и горожане в Японии, так же как и их современники в Европе, были склонны скорее браться за оружие, чем склоняться перед в жестокостью и принуждением аристократических специалистов.
Японцы предложили интересный парадокс — государство, в котором идеологический (и эмоциональный) консерватизм послужил принципиальным инструментом радикальной трансформации институтов власти. Как результат, промышленная и демократическая революции оказались успешными в разной степени: хотя японская технология и совершила скачок вперед начиная с 1885 г., демократическая революция, несмотря на внешние конституциональные формы, почти не затронула традиционную японскую иерархию до 1945 г.
После неуверенного старта в 1880-х гг. основанные на механической силе промышленность и транспорт позволили японским товарам к началу Первой мировой войны вступить в соревнование с европейскими и американскими товарами на всем Дальнем Востоке. В период между войнами японцы продолжали расширять сферу своих коммерческих операций и к 1930-м гг. подошли к соперничеству со своими конкурентами в мировом масштабе. И даже более того, индустриальная база, необходимая для современной армии, военно-морских и военно-воздушных сил, быстрыми темпами развивалась не только собственно в Японии, но и в недавно завоеванных ею землях — в Корее (1910 г.) и Маньчжурии (1931-1932 гг.).
Японская индустриализация не следовала европейских образцам. Государство играло более центральную и властную роль, чем в какой-либо европейской стране. В результате решения промышленников всегда согласовывались с требованиями национальной военной мощи. В этом отношении японская индустриализация как бы предваряла российский коммунизм. Но в отличие от позднейших коммунистических правительств, японцы предоставляли свободу множеству малых предпринимателей, которые действовали в традиционных рамках ремесленничества и семейных отношений. Два усовершенствования помогли приспособить эти древние модели промышленности к современным условиям. Во-первых, легкие инструменты, приводимые в движение электрическими моторами, заменили ручные и значительно увеличили выпуск продукции. Во-вторых, распространение товаров, производимых маленькими ремесленными фабриками и мастерскими, поручали большим фирмам, или, если смотреть на это с другой стороны, крупные торговые фирмы заказывали товары у маленьких мастерских. И поскольку им требовались значительные ссуды в период между покупкой и продажей, такая схема оказалась включенной в крупномасштабную сеть основных предприятий — банков, металлургической и другой тяжелой промышленности, кораблестроительных компаний, в строительство и эксплуатацию шахт и т.д.
Самые современные средства производства контролировал узкий круг олигархов — зеркальное отражение политических олигархов, контролировавших правительство. Отношения между теми, в чьих руках была экономическая и политическая власть, всегда оставались очень тесными, и часто эти две элиты сливались благодаря бракам между их представителями. Крупные семейства предпринимателей, такие как Мицуи и Мицубиси, приобрели заметный вес в последние десятилетия ХIX в., взяв в свои руки управление предприятиями, поставленными в строй в рамках бюджетных программ. Малые, почти символические суммы запрашивало государство за готовые дорогостоящие заводы, но новые частные владельцы, испытывавшие чувство ответственности перед политическими вождями государства и будучи зависимыми от них, считали своим долгом предпринимать шаги, необходимые или полезные государству [1144] . В результате консолидация могущественной и богатой экономической олигархии уменьшила необходимость прямого вмешательства государства в экономические действия, хотя государственные арсеналы продолжали производить некоторые типы вооружения, особенно новые или экспериментальные модели.
1144
Такое понимание экономики нашло точное выражение в уставе, написанном основателем корпорации Мицубиси. В статье 4 читаем: «Руководить всеми предприятиями с точки зрения национальных интересов». См. Bellah, Tokugawa Religion, p. 187.