Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Шрифт:
Моральные дилеммы, подобные этой, являются аспектами основного вопроса о структуре общества и цели человеческой жизни, который мучит людей в эпоху, когда унаследованные от прошлого институты и обычаи уже не кажутся естественными, неизбежными и неизменными. Иерархия и контроль остаются необходимыми даже более, чем раньше, поскольку сложная координация человеческих усилий в современной промышленности, госадминистрировании и военном деле гарантирует, что лишь немногие будут управлять, планировать и пытаться предвидеть, тогда как большинству придется подчиняться, даже при условии сохранения какого-то права критиковать или одобрять действия своих начальников. Но кто имеет право управлять кем? И куда должны быть направлены человеческие усилия?
Чем больше сфер человеческой деятельности может быть подчинено государственному управлению, тем более судьбоносными становятся эти вопросы. Возможно, наиболее жесткий критик общества XX в. скажет: чем больше сфер человеческой деятельности может быть подчинено государственному управлению,
Действительно сплоченная бюрократия, такая, какая имеется в любом современном государстве, становится укоренившимся интересом, причем более сильным и лучше размещенном стратегически, чем любой частный укоренившийся интерес прошлого. Такие группировки характеризуются живым чувством корпоративного самосохранения, выраженного в сложных правилах, выработанных предшественниками, и в процедурах, принимающих форму полусвященного ритуала. Они охраняют удобный консерватизм привычного и дают современной бюрократии возможность подавить даже мятежный порыв общественных и технических изменений, питаемый современной наукой. Следовательно, по мере того как все корпоративные единицы правительственных бюрократий растут и переплетаются друг с другом, как внутри, так и между современными суверенными государствами, принцип «так заведено» может стать адекватным суррогатом социальной теории. Поддерживая непрерывную работу, административная рутина может сделать рациональное определение целей избыточным.
Если угроза международной войны когда-нибудь и перестанет беспокоить человечество и чиновники от разных политических группировок утратят стимул к более активному действию, можно ожидать, что бюрократическая рутина подчинит себе все части планеты. В сравнительно короткое время невысказанный, но практический лозунг «Бюрократы всех стран, соединяйтесь, вам нечего терять, кроме своих должностей» гарантированно затормозит нынешний головокружительный темп перемен. Осторожный принцип: «Делать то, что правильно — или по крайней мере удобно» и правило, гласящее: «Это действие требует разрешения, с анкетой в трех экземплярах на нужном бланке, которое может быть дано лишь после того, как комиссия более высокого уровня рассмотрит ваше предложение» везде войдут в силу без обязательного принятия официального закона. При таком режиме теоретические дилеммы и моральные вопросы, терзающие мир в середине XX в., растают в мыслях людей, как растаял Чеширский кот на глазах у Алисы в Стране Чудес.
Многое зависит от того, когда — если когда-нибудь вообще — наступит такая бюрократическая стабильность. Возможно, следующим шагом на пути преобразования человека, начатого Российской революцией, будет изменение человеческого генома, чтобы получить специализированные виды недо- и сверхлюдей. Теоретические знания наших дней, вероятно, еще не позволяют такое управление эволюцией человека. Потенциальные результаты по улучшению эффективности и общественной дисциплины представляются огромными. Любая революция, пошедшая путем рационализации и ускорения эволюции человека, может, следовательно, подобно предшествовавшим революциям, заставить других взять что-то из ее арсенала. Если это случится, человек будущего может очень отличаться от нас, как отличаются домашние животные от своих диких предков; и такое постчеловеческое человечество, возможно, разовьет специализацию, подобно современным пчелам, муравьям или термитам.
Можно надеяться только на то, что сохранившаяся строптивость человеческой природы и общества — если не человеческой генетики — помешает дальнейшему продвижению к такому царству идеального управления. Тот факт, что даже лучшие планы управления человеческими делами часто проваливаются, указывает на возможность сохранения человеческого милосердия. С другой стороны, период такого милосердия может быть просто переходным, во время которого человеческие общества проходят свой путь из дикого настоящего в одомашненное будущее. И будет ли человек приручен, мы не можем знать наверняка, поскольку неудача в
Обоюдоострая природа власти всегда была известна. Все важные изобретения, освобождающие человека от необходимости организовывать и осуществлять власть, будут постоянно ограничиваться правилами ее использования. Когда-то охотник с презрением относился к первому земледельцу, обреченному на тяжелый труд в поле, и в течение последующих столетий варварские свободные народы всегда презирали рабское поведение своих цивилизованных современников. И все же такое отношение никогда не останавливало распространение сельского хозяйства и цивилизации. Историю цивилизации, как я пытаюсь показать в этой книге, можно понимать как ряд крупных открытий, направленных на осуществление все большей и большей власти: от власти прекрасного в искусстве и мышлении — пусть хрупкой, но такой действенной — до жестоких и грубых форм принуждения.
Поэтому кажется маловероятным, что текущее и перспективное увеличение способностей человека организовывать и использовать власть будет постоянно ограничиваться предписаниями против ее использования. Дерзкие авантюристы в попытке создавать новые источники власти могут всегда поставить перед выбором даже не желающих этого соседей — погибнуть или поступать так же. Власть, говоря коротко, поглощает более слабые центры власти или стимулирует соперников усиливать свою мощь. Это факт — и это не менее важно, чем определение термина «власть», — доминировал на протяжение всей истории человечества. Политически, экономически, социально — и, возможно, хотя мы и надеемся, что это не так, биологически — развитие властных структур быстро продвигается к своей высшей точке. Земной шар не безграничен, и если соперничающие политико-социально-экономические системы власти нашего времени сольются в единое целое под сводом мирового суверенитета, движущие силы побуждения человека развивать новые источники власти иссякнут. Естественно, останутся большие задачи социального и экономического улучшения и будет востребована искусная регулировка соотношения населения и развивающихся ресурсов, и все последующее, возможно, будет нацелено на восстановление разрушений, нанесенных войнами: для этого достаточно привычных методов и запаса интеллекта и решений, уже хорошо известных человечеству. И как только такое первоначальное урегулирование будет успешно проведено, корпорированные аппаратчики, намного более стойкие, чем несдвигаемая китайская бюрократия, будут определять ежедневную жизнь мирового космополитического общества.
Остроумие этого рельефа на изголовье двойней кровати (работа Жоржа Лакомба, 1892) в совмещении изощреннейших попыток европейских интеллектуалов проникнуть в подсознание человека и отзвуков христианского мифа о рае и первородном грехе. При этом художник избрал форму, напоминающую стиль примитивного африканского искусства. Этот зрительный каламбур отражает конвульсии человечества XX в. Змея, образующая лицо человека из колец своего тела, сплетаясь от боли и заглатывая свой собственный хвост, удивительно напоминает интеллектуалов нашего времени, использующих свое сознание и рациональные способности для того, чтобы открыть темное бессознательное психическое — царство, которое связывает нас так тесно с примитивным. Они не могут больше доверять рациональному, но вместо этого скармливают разум самому себе, выдвигая аргументы разума в пользу его беспомощности.
Более интересной и более обещающей для отдаленного будущего представляется нерешенная и в наше время порой страшно запутанная проблема власти эстетики. Пока люди остаются такими, какими их знала предшествующая история, они будут стремиться к прекрасному в искусстве и мышлении. Даже в самом зарегулированном мире, который можно представить себе из XX в., продолжали бы оставаться области, возможно, даже неограниченные, для воображения и интеллектуальной игры. Религия, возможно, переодевшись в новые немыслимые одежды, могла бы снова прийти сама к себе как действующая сила, подтверждающая личную безопасность и поддерживающая социальную солидарность. Могли бы также расцвести изящные искусства и художественная литература, если бы установившиеся модели жизни позволили открыть их смысл и символику, объединяя художников и писателей с их аудиторией более тесно, чем это даже возможно представить себе сегодня. Наука также продолжила бы свое теоретическое развитие и совершенствование, но непоколебимый консервативный бюрократический социальный порядок — худший вариант с точки зрения быстрого внедрения научных открытий в новые технологии. Технологический и, возможно, научный прогресс стали бы развиваться много более медленными темпами, если бы основные идеи не вызвали общественного беспокойства и ослабло бы или исчезло раздражающее беспокойство, вызванное технологическими новинками.