Восхождение
Шрифт:
– Между тем, - с унынием продолжал Леонард, - я вдруг сошелся с одной особой, влез в долги, и пришел час, когда стало ясно, что больше не могу... Мне хотелось великой жизни, славы, чтобы она вседневно слышала обо мне, как у Пушкина, помните, но, впадая в отчаяние, я сознавал тщету славы, пусть самой беспримерной, и находил в себе готовность просто уйти из жизни. И вот в некий час я бросился с крыши.
– И все летишь?
– Похоже, что так, - Леонард слегка повел плечом, мол, что же делать, если нечто столь удивительное с ним происходит.
ГЛАВА
1
Стояла чудесная осенняя погода, тепло, даже неожиданно жарко от солнца, и, как всегда, в эту пору пахло грушами, яблоками, сливами. Аристей вытащил юношу на прогулку, испытывая себя свободным и праздным, как в праздник. Леонард поглядывал на него с легким изумлением. Насколько он знал художника, тот был молчалив, серьезен и прямодушен до сарказма. Против ожидания, Аристей выслушал его излияния со вниманием, без каких-либо обидных замечаний, скорее впадая в грусть, а тут сам разговорился, представ вообще в новом свете.
– Как я могу рассудить, - начал он шутливым тоном, но не без важности, - ты пребываешь еще всецело в самом начале пути, глубочайшая сущность которого любовь, а именно любовь к прекрасному, ибо ничто несовершенное, тем паче безобразное нас не влечет. Тебя водит за нос, душа моя, не кто иной, как Эрот.
– Эрот?
– рассмеялся невольно Леонард, будто не он изображал с таким самозабвением Эрота.
– Ты подумал об амурах и купидонах с их крылышками, об этих весьма забавных ангелочках в христианском мире!
– спокойно и даже чуть свысока возразил художник против столь облегченного, слащаво-умильного восприятия Эрота.
– Я же знаю одного Эрота. Его считают демоном или гением, вопреки всем иным мнениям и мифам. Знаком ли ты с Платоном?
– Аристей испытывающе взглянул на своего юного друга.
– Я имею в виду в данном случае один из самых знаменитых его диалогов, а именно «Пир».
Леонард улыбнулся и заторопился домой. Не застав дома Зинаиды Николаевны, Аристей поднялся к Леонарду, который тотчас взял в руки «Диалоги» Платона в переводе Владимира Соловьева, которого он обожал как поэта и переводчика чудесной сказки Гофмана «Золотой горшок».
– Эрот Платона не похож на Амура с крылышками, бога любви, шаловливое дитя, которого никто ныне не принимает всерьез, и это правильно, - заговорил Леонард с видом знатока и посвященного, прохаживаясь, а художник взял карандаш и принялся набрасывать по памяти портрет Психеи, по просьбе Эрота.
– Но рождение Эрота у Платона от Пороса и Пении довольно случайно. Видите ли, на пир у богов не была приглашена Пения, сама Бедность, однако она повстречала Пороса, который, захмелев от нектара, вышел во двор и, упав там, заснул. Пения, желая что-то иметь, легла к нему и зачала таким образом Эрота. Поскольку он зачат во время пира в честь Афродиты, Эрот - слуга и спутник этой богини. Здесь все сшито белыми нитками.
– Но ведь есть другие варианты мифа об Эроте, - заметил художник примирительным тоном.
– Да, да, но только у Платона мы находим удивительную характеристику сущности Эрота, каковую вы мне напомнили как нельзя кстати. Эрот всегда беден, якобы по матери, и «совсем не красив и не нежен», оказывается, вопреки распространенному мнению. Вместе с тем он тянется всегда к прекрасному и совершенному, то есть к тому, чего так ему не хватает, «он храбр, смел и силен», цитирую, «он жаждет разумности и достигает ее, он всю жизнь занят философией, он искусный чародей, колдун и софист». Каково?!
Аристей поднял голову, с удивлением обнаруживая, что юноша ведет речь как будто о самом себе.
– «По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, - продолжал читать Леонард, - умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять». Здесь все удивительно точно. И самое поразительное, не правда ли, Платон миф об Эроте передает не со слов Сократа, который всегда и высказывает его заветнейшие мысли и озарения, а Диотимы, очевидно, не менее замечательной женщины, чем Сапфо или Аспазия. Эрот, говорит она, не бог, а демон, существо, пребывающее где-то посредине между богами и людьми, между мудрецами и невеждами, он воплощает любовь к прекрасному, будь то мудрость, счастье или прекрасные тела...
В увлечении Леонард читает далее: «Вот каким путем, - поучает эта мудрая женщина самого Сократа, - нужно идти в любви - самому или под чьим-то руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступеням, подниматься ради самого прекрасного (или высшей красоты) вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное».
Любовь она понимает не просто как стремление к прекрасному, а стремление родить в прекрасном. «А почему именно родить?
– спрашивает Диотима.
– Да потому, что рождение - это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу... А значит, любовь - это стремление и к бессмертию». И вот, - с волнением закончил Леонард, - мне кажется, это обо мне все, о всех переливах и переменах моего настроения и глубочайшей моей сути, что я и есть то самое существо, о котором поведала Диотима. И это я как будто всегда знал.
– М-да, - протянул Аристей, очинивая карандаш.
Беглый рисунок был готов. Даже белый лист, на котором едва проступали черты лица и вся фигурка Психеи, словно излучали сияние ее красоты.
– Изумительно!
– воскликнул Эрот.
– Настоящая Психея! Она!
Тут постучали в дверь и, не открывая ее, сообщили, что княгиня приехали и ожидают.
– Вместе? Хорошо, - обрадовался Леонард, поправляя на себе студенческую тужурку, которой его снабдил Навротский. Тужурка, подходящая для художника, на нем свободно провисала, но вполне кстати, скрадывая его возраст. Ведь он казался моложе своих лет, взрослый и юный одновременно.
– Вообще, как я понимаю, нам следует держаться вместе.
– Как Фаусту с Мефистофелем?
– усмехнулся Аристей.
2
Зинаида Николаевна сидела у зеркала, собираясь еще куда-то. Прежде всего она заговорила с Аристеем о каком-то деле, а затем художник сказал, что надо бы воспользоваться всеобщим вниманием к Диане Муриной и дать концерт с ее участием.
– Будет, будет концерт. Пусть и она примет участие, если захочет, - небрежно бросила княгиня, все не обращаясь к сыну, очевидно, объяснение с ним отлагая до другого раза. Впрочем, это невнимание могло уже быть выражением крайнего недовольства им. Что касается Леонарда, листок из альбома занимал его более всего, и как только возникла пауза, он протянул его матери.