Воскресный философский клуб
Шрифт:
— Помузицируем до обеда, — оживленным тоном сказала Изабелла. — Что вы с собой захватили? Дайте–ка мне взглянуть.
Они перешли в музыкальную комнату — маленькое помещение в задней части дома, где стояли отреставрированный пюпитр эдвардианской эпохи и кабинетный рояль ее матери. Джейми открыл папку для нот и извлек тонкий альбом, который и протянул Изабелле для ознакомления. Просмотрев ноты, она улыбнулась. Это была именно та музыка, которую он всегда предпочитал: песни на стихи Бернса, арии из мюзиклов Гилберта и Салливана[23] и, конечно же, «О мое милое дитя».
— Как раз подходит для вашего голоса, — заметила Изабелла. — Все как обычно.
Джейми покраснел.
— У меня не очень–то получаются современные вещи, — начал он оправдываться. — Помните того Бриттена?[24] Я с ним не справился.
Изабелла сразу же принялась его разуверять:
— А мне нравятся именно эти вещи. Их гораздо легче играть, чем Бриттена.
Она снова перелистала нотный альбом и сделала свой выбор:
— «Пара сверкающих глазок»?
— Отлично, — согласился Джейми.
Изабелла заиграла вступление, и Джейми, чуть наклонив голову, чтобы было свободнее гортани, запел. Изабелла играла весьма энергично — а как же еще играть Гилберта и Салливана? — и закончила тушем, которого не было в нотах, но который обязательно бы там был, если бы Салливан потрудился его включить. Затем они перешли к Бернсу — к его «Джону Андерсону».
Джон Андерсон, подумала она. Размышление о прошедших годах и о любви, которая сохранилась и все живет. «Теперь под гору мы бредем, не разнимая рук, и в землю ляжем мы вдвоем, Джон Андерсон, мой друг!»[25] В этих строках была такая невыразимая грусть, что у нее всегда перехватывало дыхание. Это был Бернс–романтик, писавший о постоянстве, которого, несомненно, не было в его отношениях с женщинами, — да и сам он был не так уж верен. Какой лицемер! Или это не так? Что плохого в том, чтобы прославлять качества, которых нет у тебя самого? Несомненно, ничего. Люди, которые страдают от такой вещи, как акразия[26] (о которой философы знают всё и с удовольствием пространно обсуждают), все же могут проповедовать, что лучше делать то, что самим им не под силу. Можно говорить, что плохо злоупотреблять шоколадом, или вином, или чем–то еще, чем любят злоупотреблять люди, — и в то же время злоупотреблять самому. Конечно, тут важно не скрывать, что и вы сами этим грешите.
«Джон Андерсон» предназначен для женского голоса, но эту вещицу могут при желании исполнять и мужчины. И в каком–то смысле она даже более трогательна, когда поет мужчина, поскольку ее слова могут относиться и к мужской дружбе. Правда, мужчины не любят говорить — а тем более петь — о таких вещах, что всегда озадачивало Изабеллу. Женщины гораздо естественнее в дружбе и охотно признают, как много она для них значит. Мужчины совсем другие: они держат своих друзей на почтительном расстоянии и никогда открыто не выказывают свои чувства. Как скучно, наверное, быть мужчиной, какими сдержанными в эмоциональном плане они себя чувствуют — им недоступен мир сопереживания, взаимопонимания, они словно живут в пустыне. И тем не менее есть несколько исключений. Вот, например, как чудесно быть Джейми, с его замечательным лицом, на котором написано так много!.. Он похож на одного из этих юношей на полотнах флорентийского Возрождения.
— Джон Андерсон, — сказала Изабелла, взяв последний аккорд. — Я думала о вас и Джоне Андерсоне. Вашем друге Джоне Андерсоне.
— У меня его никогда не было, — возразил Джейми. — У меня никогда не было такого друга, как Джон Андерсон.
Оторвавшись от нот, Изабелла взглянула в окно. Уже начало темнеть, ветви деревьев четко вырисовывались на бледном вечернем небе.
— Никого? Даже когда вы были мальчиком? Я думала, мальчиков связывает пламенная дружба. Как у Давида и Ионафана.[27]
Джейми пожал плечами.
— У меня были друзья. Но никого, с кем дружба длилась бы годами. Никого, кому я мог бы посвятить эту песню.
— Как печально, — сказала Изабелла. — И вы об этом не сожалеете?
Джейми задумался, потом ответил:
— Наверное, сожалею. Мне бы хотелось иметь много друзей.
— У вас могло бы быть много друзей. В вашем возрасте так быстро завязывается дружба…
— У меня все иначе, — сказал Джейми. — Я просто хочу…
— Конечно. — Изабелла опустила крышку рояля и поднялась на ноги. — А теперь мы пойдем обедать, — предложила она. — Именно так мы и поступим. Но сначала…
Повернувшись к роялю, она снова подняла крышку и заиграла, и Джейми улыбнулся. «Да будет тихим ветерок»: «Да будет тихим ветерок, который направляет твой корабль, да будет море спокойным». Божественная ария, подумала Изабелла, лучшее из всего, что когда–либо было написано, и выражает такие добрые чувства. Ведь такое можно пожелать всем, в том числе и себе, хотя известно, что порой бывает не так, совсем не так.
Они обедали на кухне, за большим сосновым столом, которым Изабелла пользовалась для неофициальных приемов, — на кухне было теплее, чем в остальной части дома. Обед подходил к концу, когда Джейми заметил:
— Вы что–то сказали в музыкальной комнате. Об этом мужчине, Джоне — забыл фамилию…
— Лиамор. Джон Лиамор.
Джейми попробовал эту фамилию на вкус:
— Лиамор. Трудная фамилия, не так ли? Потому что язык поднимается на «ли», а затем опускается на «а», а потом еще подключаются губы. «Дэлхаузи» гораздо легче. Так вот, то, что вы рассказали, заставило меня задуматься.
Изабелла потянулась к своей чашке кофе.
— Я счастлива, что навожу вас на мысли.
— Да, — продолжал Джейми. — Каким же образом люди вступают в отношения, которые не приносят счастья? Ведь он не сделал вас счастливой, не так ли?
Изабелла взглянула на подставку рядом со своим прибором — вид залива Ферт–оф–Форт со стороны мыса Файф.
— Да. Он сделал меня ужасно несчастной.
— Но разве вы не знали этого с самого начала? — продолжал свои расспросы Джейми. — Я не хочу совать нос не в свое дело, но мне любопытно. Разве вы не понимали, чем все кончится?
Изабелла перевела взгляд на Джейми. Когда–то она вкратце рассказала об этом Кэт, но вообще–то она не любила обсуждать эту историю. Да и в любом случае, что тут скажешь? Только то, что она полюбила не того человека и продолжала его любить в надежде, что все изменится…
— Я была влюблена в него без памяти, — спокойно произнесла она. — Я очень сильно его любила. Он был единственным, кого я действительно хотела видеть, с кем хотела быть. А все остальное не имело для меня особого значения, потому что я знала, как мне будет больно, если я откажусь от него. И я не хотела ничего замечать, как, впрочем, многие в моем положении. Да, люди часто упорствуют в своих заблуждениях.
— И…
— И однажды — мы были тогда в Кембридже — он попросил меня поехать с ним в Ирландию, откуда он родом. Он собирался провести несколько недель со своими родителями, которые жили в Корке. И я согласилась. Насколько я понимаю, это было серьезной ошибкой.