Восьмая тайна моря
Шрифт:
Было какое-то странное настроение. Ему казалось, что улица вместе с ними поднимается ввысь и летит сквозь ночь, сквозь годы, сквозь множество воспоминаний. Утреннее посещение тюрьмы. Записка Ане, вложенная в передачу. Театр. «Иван Сусанин». День рождения Панны. Все это удивительные куски жизни. А в порту…
Щербаков заговорил о своей работе:
— Вчера мы закончили ремонт крана. Вот была радость. Василий Иванович говорит…
Суровягин хмурился.
— Почему вы думаете, что нам интересно слушать о Василии Ивановиче? — он с нажимом произнес «нам». Щербаков изумился:
— Вы
Панна перебила Суровягина:
— Ребята, я запрещаю вам ссориться!
Она стояла между ними и переводила глаза с одного на другого.
— Да мы не ссоримся, — усмехнулся Щербаков.
— Панна, отойдите в сторону, — решительно сказал Суровягин. — Нам надо поговорить со Щербаковым.
— И не подумаю!
— Зря.
— Это моя забота.
Щербаков сел на скамейку и закурил.
— Я вас слушаю, Суровягин.
— Вы сейчас же оставите Панну. И никогда больше не будете встречаться с ней.
— Это почему же?
— Вы компрометируете ее.
Щербаков медленно встал. Он был мертвенно-бледен.
— Андрей, как вам не стыдно? Помиритесь сейчас же, — Панна топнула ногой. — Ну?
— Либо он, либо я, — потребовал Суровягин.
— Андрей, вы действительно невыносимы!
— Выбирайте…
— Это уж слишком. Олег, пошли! — Она круто повернулась.
Щербаков постоял минуту-другую, посмотрел вслед удаляющейся фигуре Суровягина, потом шагнул за Панной.
Еремин вошел в кабинет Лобачева.
— Здравствуй, Николай Николаевич. Где же именинница?
Лобачев не ответил. Он сидел за столом и увлеченно рассматривал в лупу какую-то фотографию. Еремин знал характер друга и не обиделся на его молчание.
— Здравствуй, Николай Николаевич, — повторил он, усаживаясь в кресло.
— Это ты, Алексей? — встрепенулся Лобачев. — Садись, голубчик. Садись. Панна где-то задержалась.
Лобачев мельком взглянул на Еремина и опять занялся фотографией.
Еремин расставил шахматы и осмотрелся. Кабинет был забит книгами и чучелами морских животных. По обе стороны письменного стола возвышались два громадных аквариума. И чего только не было в них! Рыбы, морские звезды, медузы, креветки, трепанги, акулы-карлики, крабы…
«Мой карманный Тихий океан», — с гордостью говорил профессор, знакомя друзей с обитателями аквариумов. Самое удивительное заключалось в том, что морская фауна и флора жили в условиях, близких к естественным. Аквариумы как бы представляли кусочки океана, чудом перенесенные в комнату. Можно было часами сидеть возле них, созерцая трепетное биение жизни.
— Червей, между прочим, я принес, — нарушил молчание Еремин. — Завтра пораньше выйдем.
Лобачев рассеянно взглянул на него.
— Н-да… Все-таки это невероятно. Не верю!
— О чем ты?
Лобачев накрыл ладонью кучу фотографий на письменном столе:
— Чигорин прислал.
Такие же фотографии Еремин видел у начальника управления. Снимки были сделаны под водой. На всех фотографиях — изображение темного веретенообразного тела с тупой, обрубленной головой. Еремин перебрал снимки. Они ничего не говорили ему.
— Разве мало акул в океане, — осторожно заметил он, зная характер друга.
— Он еще сомневается, — Лобачев поднялся, высокий, стройный. —
— Интересно, что и говорить! Одной акулой в океане будет больше. Вы, ихтиологи, поднимете шум, напишете статьи в журналах, но…
— А известно ли тебе, что именно это животное — они там на острове называют его Чаком, то есть черной акулой, — беспощадно истребляет каланов в заповеднике?.. Таня Чигорина права, тысячу раз права.
Еремин более внимательно рассмотрел фотографии.
— Откуда видно, что именно этот… Чак похищает каланов?
— Вот, — Лобачев протянул фотографию, которую держал в руке.
Снимок был расплывчатый. Чак держал калана за задние лапы; голова зверька находилась почти под брюхом хищника.
— Куда Чак тащит свою жертву?
— Вот именно, куда тащит? — заложив руки за спину, Лобачев ходил по кабинету. — В океане насчитывается около двухсот тридцати видов акул. К разряду опасных относятся двадцать девять видов. Выходит, Чак — тридцатый. Впрочем, рассказы о кровожадности акул очень преувеличены. Человеку, например, куда опаснее переходить улицу или, скажем, играть в футбол, чем встретиться с акулой.
— Не акулы, а овечки, — засмеялся Еремин.
— Не овечки, конечно. Большинство акул либо чересчур малы, либо вялы, либо слабосильны, чтобы нападать на крупных особей и тем более на человека. А иные обитают так глубоко, что каланы, сивучи, котики никогда с ними не встречаются.
Еремин устроился поудобнее. Он любил слушать Лобачева.
— Парыгин пишет, что длина черной акулы пять метров. А китовая акула достигает в длину двенадцати метров и совершенно безвредна, хотя один мой знакомый капитан сомневается в этом. А сомневаться он стал после того, как год назад, вспоров живот одной рыбины, обнаружил тридцать семь пуговиц, пять кожаных ремней и семь женских туфелек. Меня это нисколько не удивляет. Подобно усатым китам, китовая акула плавает с широко раскрытой пастью, фильтруя планктон и прочую съедобную и несъедобную морскую мелочь. — Лобачев взял фотографию и начал уже в который раз рассматривать ее. — Обрати внимание, Алексей. У Чака даже пасть не раскрыта. Впечатление такое, будто лапы калана приросли к черной квадратной болванке головы. Совершенно необъяснимо.
«Вот именно, — думал Еремин, внимательно слушая рассуждения профессора. — Если каланов истребляет акула, то каким же образом шкуры попадают на черный рынок? Не является ли версия о Чаке удобной ширмой для браконьеров? Акула, очевидно, существует, но нам от этого не легче».
— Николай Николаевич, шкуры, которые мы тебе дали на экспертизу, действительно с острова Семи Ветров?
— Ты сомневаешься в моих познаниях?
— Я не сомневаюсь. Спрашиваю не ради любопытства.
— Понимаю. Еще раз подтверждаю, шкуры каланов — с острова Семи Ветров, — сказал Лобачев, возвращаясь на свое место. Извини. Этот случай выбил меня из равновесия… Панна еще не пришла? Черт знает что! — Лобачев стал шарить в ворохе бумаг. — На той неделе сыновья приезжают. Вот телеграммы. С семьями. Они возьмут Панну в руки.