Восьмое Небо

Соловьев Константин Сергеевич

– Ищи на нижних палубах! Мы знаем, что кошмары прут оттуда!

– У «Воблы» слишком много палуб, многие из которых даже в лучшие времена были устроены весьма… сумбурно. Но я прилагаю все силы.

– Проверь жилую палубу! – выкрикнула Корди, - Акула появилась именно там!

– Проверю, юная ведьма. Как и все прочие отсеки, фут за футом. Возможно, мне хватит одного часа. Или двух. Или…

– Ринни, - голос Габерона звучал так, словно канонир преодолел бегом всю баркентину, от носа до хвоста, - Ты же понимаешь, что у нас может

не быть этого часа? Готовь шлюпки!

Все посмотрели на капитанессу. На ее щеках появился румянец. Но не слабый румянец больного, который неизменно возникал с появлением Линдры Драммонд, другой, больше похожий на багровеющее в предвестии зарождающейся бури небо.

– Мы не покинем корабль, - твердо сказала она, поправляя треуголку, - Пусть даже все кошмары Шму явятся, чтоб его захватить. Корди, будь добра открыть арсенал. Мы покажем Мареву, как пираты справляются со своими страхами!

Корди широко улыбнулась и отсалютовала ей свободной рукой.

– Так точно! Наконец наша капитанесса вернулась!

* * *

Эта ночь показалась Шму самой длинной, словно сотканной из сотен обычных ночей. Она все тянулась и тянулась, но никак не кончалась, и небо на востоке светлело мучительно медленно, разливая по небосводу не алое свечение, а болезненную серость.

– Почти как на «Барракуде», - выдохнул Тренч, бросив взгляд на горизонт, - Та ночь нам тоже казалась бесконечной. Но тогда у нас не было шлюпок.

Шлюпки были подготовлены и висели на шлюп-балках, но никто из Паточной Банды даже не глядел в их сторону – сейчас они были так же далеко, как рассвет.

– Веселая была ночка, - подтвердил Габерон, - Мне кажется, Марево здорово похоже на ревнивую дамочку. Не смогла сцапать нас там, так вознамерилась прикончить на высоте в пять тысяч футов. Вот уж верно ирония Розы…

Говорил он с трудом, но все еще сохранил способность улыбаться, при том, что сам выглядел хуже многих покойников – одна рука бессильно висела на повязке, рубаха превосходного формандского льна превратилась в грязную тряпку, лицо почернело от порохового дыма. Но мало кто на верхней палубе мог похвастаться тем, что выглядит лучше него.

Корди заметно хромала, один глаз заплыл фиолетовым синяком, побывавшая в акульих зубах шляпа давно превратилась в обрывки. Внутренности Дядюшки Крунча скрипели и гудели так, точно там погнулись все шестерни, даже удерживать равновесие было для него почти непосильной задачей, а наделенные огромной силой лапы беспомощно скребли палубу. Не лучше выглядела и капитанесса. Разбитые губы вспухли, поперек лица тянулось несколько багровеющих ссадин, кроме того, ее алый мундир лишился одного рукава и доброй половины пуговиц.

Но оружия не сложил никто. Всякий раз, когда порождения кошмаров перли по трапу, намереваясь затопить верхнюю палубу, Алая Шельма отдавала приказ – палубу «Воблы» укутывало густыми

серыми вуалями пороховых разрывов, и их встречал плотный залп картечи.

Шму наблюдала за этим с фок-мачты, надежно укрывшись среди парусов. Она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда она видела, хотя бы и краем глаза, очередную страшную тварь, рожденную пугающей силой «Воблы» и ее собственными ночными кошмарами, зубы смерзались друг с другом, а все суставы в теле каменели, заставляя ее изо всех сил прижиматься к твердому дереву рангоута.

Твари перли с нижних палуб почти сплошным потоком, не прошло и нескольких минут, как слизь из их разорванных картечью тел превратила трап в одну сплошную склизкую массу, в которой почти не угадывалось ступеней. Но это их не останавливало. Они лезли вперед, упорно, как лосось на нерест, в самоубийственном безоглядном порыве, не имеющим ничего общего с инстинктом самосохранения. Кажется, они не испытывали ни страха, ни боли, одну лишь только ослепляющую ярость, заставляющую их испускать отрывистые вопли и молотить вокруг себя страшными конечностями, в которых иногда угадывались щупальца или плавники, а иногда не угадывалось вообще ничего.

Шму не могла себя заставить смотреть вниз, но иногда, набравшись смелости, она приоткрывала глаза и видела такое, что ее скручивало от ужаса и отвращения.

Огромную, с шестидесятигаллоный бочонок, тварь, раздувшуюся, как бородавка, которая карабкалась по трапу, цепляясь за ступени тысячами колючих ложноножек. Абордажная сабля в руках капитанессы рассекла ее на две части почти без сопротивления, но даже рассеченная, она еще долго визжала в луже собственного ихора, тщетно пытаясь добраться до обороняющихся.

Что-то жесткое, твердое, похожее на выбравшийся из земли колючий корень, двигающийся хищно и отрывисто, норовящий впиться кому-то в глотку, совершенно слепой, но отчаянно скрежещущий. Дядюшка Крунч смял его своей лапой до треска, превратив в клубок изломанных отростков.

Еще одна тварь походила на пучок сросшихся змей, ощерившийся в разные стороны жутких пастей, напоминающих цветочные бутоны. Ей почти удалось цапнуть за лодыжку Корди, но подоспевший Габерон всадил в порождение Марева пулю – и то скатилось на нижние палубы, не прекращая рычать.

Когда рассветные лучи осветили наконец «Воблу», никто не нашел силы обрадоваться. Пираты были измотаны так, что едва удерживали выход на верхнюю палубу. Шму, хоть и прижималась к мачте, зажмурившись, чувствовала это – интервалы между залпами становились все больше, а урон от них все слабее – капитанесса приказала экономить порох.

– Еще немного!..
– голос «Малефакса» скрежетал от напряжения, как канат, едва выдерживающий огромный вес, - Я почти нащупал источник…

Тренч лишь мотнул головой. После нескольких часов ожесточенного боя на палубах баркентины он был оглушен настолько, что едва понимал смысл слов. Но Габерон нашел силы усмехнуться: