Воспоминания двух юных жен
Шрифт:
Я пишу тебе наспех — мне надо закончить сборы, да и дети то и дело отрывают меня. Арман кричит: «Крестная! Крестная! Хочу к крестной!» — так что я даже ревную: в конце концов, чей он сын, твой или мой?!
Часть вторая
XLVIII
От баронессы де Макюмер к графине де л'Эсторад
Да, Рене, все, что ты слышала, — чистая правда. Я продала парижский дом, продала Шантеплер и земли в департаменте Сена-и-Марна, но это вовсе не значит, что я разорилась или сошла с ума. Давай считать! Мой бедный Макюмер оставил мне около миллиона двухсот тысяч франков. Я дам тебе подробный отчет, и ты увидишь, что монахини хорошо выучили меня считать деньги. Я поместила один миллион в трехпроцентную ренту, когда курс был пятьдесят франков, благодаря чему мой годовой доход составил шестьдесят тысяч франков вместо тридцати, которые приносили мне поместья. Жить по полгода в провинции, заключать арендные договоры, выслушивать жалобы фермеров, которые платят аренду, когда им вздумается, умирать от тоски, как охотник в дождливую погоду, возиться с урожаем и продавать его себе в убыток, жить в Париже в доме, содержание которого обходится в десять тысяч ливров в год, помещать капиталы у нотариусов, ждать уплаты процентов, преследовать людей, задолжавших арендную плату, изучать ипотечное законодательство, словом, иметь дела в Ниверне, в департаменте Сена-и-Марна,
Вместо того чтобы платить налоги, я без всяких хлопот каждые полгода получаю из государственной казны тридцать тысяч франков: красавец клерк с улыбкой вручает мне тридцать билетов по тысяче франков. «А если Франция обанкротится?» — спросишь ты. Во-первых, отвечу я,
Зачем так далеко заглядывать вперед? [108]Во-вторых, даже и в этом случае Франция отняла бы у меня не больше половины моего дохода; я осталась бы такой же богатой, как и до приобретения ренты, а потом — пока катастрофа не разразится, я все-таки буду получать в два раза больше, чем прежде. Катастрофы случаются раз в столетие, так что можно успеть накопить немало денег. Наконец, разве граф де л'Эсторад не пэр нынешней полуреспубликанской Франции? Разве он не опора трона, на который народ возвел своего короля [109] ? Разве у меня есть причины для беспокойства, если великий финансист, глава финансовой инспекции — мой друг? Посмей сказать, что я сошла с ума! Я умею считать не хуже, чем твой король-гражданин. А знаешь ли ты, что дает женщине силы одолеть всю эту математическую премудрость? Любовь! Увы, пора объяснить мое таинственное поведение, причины которого ускользнули от твоего острого и проницательного взора, исполненного доброжелательного любопытства. Я выхожу замуж. Венчанье будет тайным и состоится в деревенской церкви близ Парижа. Я люблю и любима. Я люблю так, как может любить женщина, знающая, что такое любовь. Мой избранник любит меня так, как может любить мужчина, знающий, что возлюбленная обожает его. Прости, Рене, что я скрывала это от тебя, от всех. Согласись, что твоя Луиза недаром вводила в заблуждение окружающих и прятала свои чувства от чужих глаз. Ведь ты и л'Эсторад, памятуя о моей страсти к бедному Макюмеру, не давали бы мне житья, донимали бы сомнениями и упреками. К тому же обстоятельства были вам на руку. Ты одна знаешь, как я ревнива, и ты понапрасну мучила бы меня. Ты назовешь это безумием, моя Рене, но я хотела все решить сама, по собственной воле, по своему разумению, по велению сердца, как девушка, ускользнувшая из-под надзора родителей. Все состояние моего возлюбленного — тридцать тысяч франков долга, который я заплатила. Какой повод для осуждения! Вы начали бы доказывать мне, что Гастон мошенник, твой муж стал бы шпионить за моим милым мальчиком. Я предпочла изучить его сама. Скоро два года, как он ухаживает за мной; мне двадцать семь, ему двадцать три. Когда старше женщина, такая разница в летах огромна — еще один повод для тревоги! Наконец, он поэт и жил своим трудом; сама понимаешь, это значит, что он жил на гроши. Мой дорогой ленивец чаще грелся, как кот на солнышке, да строил воздушные замки, чем сидел в своей темной каморке и корпел над стихами. А ведь обыкновенно люди положительные считают поэтов, художников — словом, людей, живущих трудом умственным, — непостоянными. У них столько причуд, что все думают, будто и сердце у них с причудами. Несмотря на долги, которые мне пришлось уплатить, несмотря на разницу в летах, несмотря на стихи, после девяти месяцев доблестной обороны, когда я не позволяла ему даже целовать мне руку, после чистейших и сладостнейших любовных свиданий я через несколько дней выхожу за него. Теперь я уже не та наивная, неискушенная и любопытная девочка, что восемь лет назад, я не вверяю себя слепо своему супругу, но отдаю свою руку сознательно, а избранник мой ждет меня с такой великой покорностью, что я могла бы отложить свадьбу хоть на целый год; но не подумай, будто он раболепствует передо мной — это служение, а не слепое повиновение. Никогда я не встречала более благородного сердца, более мудрого чувства, более одухотворенной любви, чем у моего жениха. Увы, ангел мой, ему было от кого унаследовать эти качества. Я расскажу тебе его историю в двух словах.
108
Зачем так далеко заглядывать вперед?— Расин. Андромаха, д. 1, явл. 2.
109
...на который народ возвел своего короля...— В июле 1830 г. восставший народ потребовал свержения Карла X; буржуазия от лица народа предложила Луи-Филиппу, представителю Орлеанской ветви династии Бурбонов, занять трон, и он дал согласие.
Моего возлюбленного зовут просто Мари Гастон. Он — плод незаконной любви красавицы леди Брендон [110] , о которой ты, наверно, слышала; леди Дэдлей из мести сжила ее со свету — ужасная история, но мой милый мальчик ее не знает. Старший брат, Луи Гастон, поместил его в коллеж в Туре, а сам, как сказала мальчику старая женщина, заботившаяся о нем, отправился искать счастья. Луи Гастон стал моряком, и время от времени младший брат получал от него поистине отеческие послания, свидетельствующие о благородстве его души. В 1827 году Мари Гастон окончил ученье, а Луи Гастон продолжал странствовать по свету. В последнем письме он сообщил, что стал капитаном корабля где-то в Южной Америке, и уговаривал брата не падать духом. Увы! мой бедный мальчик уже целых три года не получал вестей от Луи Гастона. Он так любит старшего брата, что хотел отправиться на поиски. Наш великий писатель Даниэль д'Артез [111] удержал Мари Гастона от этого безрассудного шага и принял в нем большое участие. Д'Артез нередко делил с ним кров и пищу, как выразился мой поэт на своем возвышенном языке. Бедному мальчику было от чего впасть в отчаяние: вообрази себе, он думал, что гений — залог благополучия, смех да и только! В течение пяти лет он пытался завоевать себе имя в литературе и, естественно, вел ужасную жизнь, полную тревог, надежд, каторжного труда и лишений. Движимый безграничным честолюбием, он пренебрегал мудрыми советами д'Артеза, и долги его росли, как снежный ком. Однако, когда я впервые увидела его у маркизы д'Эспар, он уже начал приобретать известность. Я с первого взгляда почувствовала к нему влечение, а он об этом даже не догадывался. Как могло случиться, что никто его не полюбил? Как его оставили мне? Ах, он обладает талантом и умом, сердцем и гордостью, женщин всегда пугает такое совершенство. Лишь после того, как маленький Бонапарт одержал сотню побед, Жозефина, его жена, разглядела в нем Наполеона. Это невинное дитя полагает, что знает силу моей любви! Бедный Гастон! Он о ней и не подозревает; но тебе я открою все: я так решила, Рене, и мое письмо — нечто вроде завещания. Поразмысли над моими словами.
110
Леди Брендон— урожденная Августа Виллемсанс (см. повесть Бальзака «Гранатник»).
111
Даниэль д'Артез— писатель, действующее лицо двенадцати произведений «Человеческой комедии», в том числе романа «Тайны княгини
Сейчас я не сомневаюсь в том, что любима так, как может быть любима женщина на этом свете, и верю в возможность счастливой супружеской жизни, ибо на алтарь ее я приношу любовь, о которой не ведала прежде... Да, я наконец узнала страсть и наслаждаюсь ею сполна. Замужество принесет мне все, чего женщины ждут от любви. Я обожаю Гастона, как мой бедный Фелипе обожал меня! Я не владею собой, я трепещу перед этим ребенком, как абенсераг трепетал передо мной. Словом, я люблю его сильнее, чем он меня; я всего пугаюсь, меня мучат самые нелепые страхи. Я боюсь, что он меня бросит, я дрожу от страха, что стану старой и безобразной, когда Гастон будет еще молод и хорош собой, я обливаюсь холодным потом при мысли, что недостаточно ему нравлюсь. Однако я надеюсь, что мои таланты, самоотверженность, ум позволят мне не только сохранить чувство Гастона, но и разжечь его еще сильнее в уединении, вдали от света. Если же я потерплю неудачу, если чудесная поэма моей тайной любви вдруг окончится, — да что я говорю, окончится! — если я однажды замечу, что Гастон любит меня меньше, чем накануне, я буду укорять за это не его, а себя. Это будет не его вина, а моя. Я себя знаю. Я не столько мать, сколько любовница. Поэтому сразу говорю тебе: я умру, даже если у меня будут дети. Так вот, Рене, прежде чем дать себе эту клятву, умоляю тебя: обещай, если меня постигнет несчастье, стать моим детям второй матерью, я завещаю их тебе. Твоя фанатическая преданность долгу, твои несравненные достоинства, твоя любовь к детям, твоя привязанность ко мне облегчат мне смерть, сделают ее — не смею сказать, сладостной, но хотя бы не такой горькой. Это решение бросает трагический отсвет на торжественную церемонию бракосочетания, поэтому я не хочу видеть на свадьбе людей мне близких и венчанье наше будет тайным. Сама я могу трепетать сколько угодно, но я не хочу видеть тревогу в твоих милых глазах и одна буду знать, что, подписывая новый брачный контракт, я, быть может, подписываю свой смертный приговор.
Больше я не буду возвращаться к этому уговору между моим нынешним и будущим «я»; я доверила тебе эту тайну только затем, чтобы ты знала, какие обязанности возлагаю я на тебя. По брачному контракту я сохраняю за собой право распоряжаться своим имуществом; Гастон знает, что мои деньги позволят нам жить в свое удовольствие, но не подозревает об истинных размерах моего состояния. Сегодня мне предстоит распорядиться моими деньгами. Я не хочу, чтобы Гастон чувствовал себя зависимым, и перевела на его имя двенадцать тысяч франков ренты, он найдет бумаги в своем секретере накануне свадьбы; если он не примет этих денег, я отложу свадьбу. Чтобы добиться права заплатить его долги, мне пришлось пригрозить, что иначе я не стану его женой. Все эти признания утомили меня; я продолжу письмо послезавтра: завтра мне придется на целый день уехать в деревню.
Вот как я позаботилась о том, чтобы скрыть свое счастье от чужих глаз, ибо не хочу иметь ни малейшего повода для ревности. Я похожа на ту итальянскую красавицу княгиню, которая набрасывалась на свою добычу как львица, а потом, как львица же, утаскивала ее куда-нибудь в Швейцарию, чтобы всласть терзать ее. Я рассказываю тебе о своих намерениях единственно для того, чтобы попросить тебя еще об одной милости — не приезжай к нам, пока я тебя сама не позову, не нарушай уединения, в котором я хочу жить.
Два года назад я купила над прудами Виль-д'Авре, по дороге в Версаль, двадцать арпанов земли: луга, лесную опушку и прекрасный сад. Среди лугов я приказала вырыть пруд площадью около трех арпанов, оставив в центре живописный островок. Маленькая долина зажата между двумя лесистыми холмами, откуда сбегают дивные ручейки, воды которых мой архитектор умело распределил по всему парку. Ручейки эти впадают в казенные пруды, виднеющиеся в просветах между деревьями. Маленький, прекрасно распланированный парк окружен где изгородями, где каменной стеной, где рвами — архитектор применялся к рельефу и старался не упустить ни одного красивого вида. Со стороны Ронского леса на косогоре есть лужайка, спускающаяся к пруду, — там я приказала построить шале, как две капли воды похожее на то, которым путешественники любуются по дороге из Сьюна в Бриг и которое очаровало меня, когда я возвращалась из Италии. Убранством оно не уступает самым знаменитым шале. В сотне шагов от этого сельского жилища стоит прелестный каменный флигель, где расположены кухня, кладовые, конюшня и каретный сарай. Флигель этот соединяется с шале подземным ходом. Все постройки утопают в зелени, так что виден лишь изысканно простой фасад шале. Еще один домик — в нем живут садовники — скрывает вход в сад.
Въезд в усадьбу со стороны леса, ворота почти невозможно отыскать. Высокие деревья через два-три года полностью скроют от взоров все постройки. Только дымок из труб, заметный с вершины холма, укажет путнику на то, что здесь кто-то живет, да зимой, когда деревья стоят голые, стены будут проглядывать между стволами.
Мой парк разбит по образцу так называемого Королевского сада в Версале, но окна шале смотрят на пруд и на островок. Холмы густо поросли лесом, так заботливо охраняемым новым законом, принятым соратниками твоего мужа. Я приказала садовникам разводить цветы во множестве и только душистые, чтобы превратить этот клочок земли в благоухающий зеленью изумруд. Шале увито диким виноградом, бегущим по крыше, и со всех сторон оплетено хмелем, ломоносом, жасмином, азалиями, кобеями. Тот, кто разглядит за ними наши окна, может гордиться своим зрением.
Мое шале, дорогая, — красивый, прочный дом с водяным отоплением и прочими удобствами, изобретенными современной архитектурой, возводящей дворцы на ста квадратных футах. Во втором этаже расположены покои Гастона и мои. В первом этаже — прихожая, гостиная и столовая. Три комнаты третьего этажа предназначены для детей. У меня пять чистокровных лошадей, легкая двухместная карета и кабриолет — ведь от нас до Парижа сорок минут езды; когда нам захочется послушать оперу, посмотреть новую пьесу, мы сможем выехать после обеда, а вечером возвратиться в наше гнездышко. Дорога красивая, она вьется под сенью нашей живой изгороди. Прислуга: повар, кучер, конюх, садовники, моя горничная — люди безупречно честные, я приискала их в последние полгода; распоряжаться ими будет мой старый Филипп. Хотя я уверена в том, что они мне преданы и будут держать язык за зубами, я наняла их на таких условиях, чтобы верная служба была им выгодна; жалованье я им положила небольшое, но на новый год они будут получать от нас в подарок немалую сумму. Они знают, что малейшая провинность, малейшее подозрение в болтливости может лишить их щедрых даров. К тому же влюбленные снисходительны, так что я могу положиться на наших людей.
Все, что было ценного, красивого, изящного в моем доме на улице Бак, перевезено в шале. На лестнице, словно какая-нибудь безделка, вас встречает Рембрандт; в его кабинете друг против друга висят Рубенс и Хоббема [112] ; мой будуар украшает Тициан, которого прислала мне из Мадрида Мария; чудесная мебель (ее разыскал еще Фелипе) прекрасно подходит для гостиной, которую архитектор отделал с большим вкусом. Все в шале отличается изысканной простотой, той простотой, что стоит сто тысяч франков. Дом возведен на каменном фундаменте с бетонным основанием, так что в нижнем этаже, утопающем в цветах и зелени, прохладно, но ничуть не сыро. В пруду плавает целая флотилия белых лебедей.
112
Рембрандт... Хоббема...— Мечты Бальзака, которые ему не удалось осуществить в Жарди; ср, в воспоминаниях Альберика Сегона о Жарди: «На голых, словно в деревенской церкви, стенах углем были начертаны пламенеющие слова: «<...> здесь — картина Рафаэля, напротив — два полотна: одно Тициана, другое Рембрандта» (Бальзак в воспоминаниях современников. М., 1986. с. 292).