Воспоминания Элизабет Франкенштейн
Шрифт:
— Подумай о том, что я рассказала тебе. Все, что сейчас происходит с твоим телом, готовит тебя к этому, еще такую юную. Ты часто остаешься наедине с Виктором, да? В замке и здесь, в лесу? Или нет?
— Да.
— Виктор может стать отцом этого ребенка — если ты позволишь. Это может походить на игру. Простую детскую игру. Но последствия будут куда серьезней. Многие девочки в окрестных деревнях обнаруживают, что беременны; некоторые не представляют, что с ними, пока не приходит время рожать. Я знаю это по своим поездкам с Шарлем. Бедные девочки и не собирались становиться матерями, но неожиданно оказывались перед фактом — а некоторые даже были еще недостаточно сильными и неспособны на такое напряжение. Какую цену платят женщины за свое невежество! Никогда не верь, что мужчина способен владеть собой. В них сидит зверь; и чем больше они отрицают это и притворяются добродетельными, тем меньше им можно доверять. Излюбленный прием подобных лицемерных мужчин — проявлять свою фальшивейшую сущность только по отношению к женщинам, которых потом могут растоптать.
Сказанное Франсиной вызвало во мне отвращение и страх. Этого я желала меньше всего. Хотя я внимательно слушала ее, лишь единственная мысль — что я могу стать матерью! — помогла мне наконец понять ужасающий смысл всего ею сказанного.
— Но что же мне делать? — спросила я, будто мне грозила непосредственная опасность забеременеть.
Франсина обняла меня и весело ответила:
— Не допускать таких вещей, детка!
— А если я не смогу заставить Виктора понять, что не надо этого делать?
— Он все поймет, будь уверена. Ему рассказали все, что знаешь и ты. А он разумный мальчик.
Но то, каким я увидела Виктора, говорило не столько о его разумности, сколько о неистовости, и я сомневалась, что смогу умерить его пыл. Слишком он был быстр и смел. Франсина заметила мое беспокойство.
— Конечно же, в таких делах одного знания недостаточно. Вот поэтому ты и Виктор должны помочь друг другу быть осмотрительными.
После этого разговора я впервые стала бояться того, что вырасту и превращусь во взрослую женщину. Он породил во мне желание избегать Виктора, чья пылкость теперь неожиданно показалась мне угрожающей. Когда в очередной раз мы с Франсиной уединились на поляне и я призналась ей в своих тревогах, она отнеслась ко мне с необыкновенной заботливостью.
— О, я вовсе не хотела тебя пугать. Совсем наоборот. Это приносит такую радость, — Потом, посмотрев мне в глаза, спросила: — Ты веришь, что я тебе настоящий друг, Элизабет?
— Верю, — не колеблясь, ответила я.
— Тогда пойми, все это я делаю из чувства дружбы, и только. Иногда нужно дать нашему телу говорить самому; думаю, оно наш лучший учитель. Сейчас я тебе покажу.
Она встала и принялась сбрасывать с себя одежду.
— Ну что же ты, присоединяйся, — (Я последовала ее примеру.) — Мне надо научить тебя очень простой вещи, — говорила Франсина, — всего лишь понимать свое тело. Кто еще это сделает?
Когда одежды на нас не осталось, я не могла отвести глаз от тела Франсины, разглядывая его с завистливым восхищением: она была сложена как богини на картинах. И я не могла не сравнивать ее налитое округлое тело со своим, худым и неоформившемся.
— Ты такая красивая, Франсина, — сказала я, — Хотелось бы мне когда-нибудь быть похожей на тебя.
Франсина рассмеялась с легкой горечью.
— Женщины так часто гордятся своей внешностью — словно это их заслуга. А она дана нам — и ты, надеюсь, это усвоишь, — чтобы породить тщеславие и разделить нас, красавиц и невзрачных. Со временем все женщины, даже самые прекрасные, теряют красоту плоти. Значит ли это, что мы должны жить в постоянном страхе? Но все же благодарю тебя, дорогая. Теперь слушай внимательно. — Она поискала в сумке и достала крохотное зеркальце, — Теперь представь, что я твоя няня и учу тебя ухаживать за своим телом.
Она заставила меня широко раздвинуть бедра и поднесла зеркальце так, чтобы я могла видеть свое лоно, как не видела прежде. Вместе мы разглядывали это укромное место. Франсина, касаясь пальцем там и здесь, называла различные его части; меня страшно смутило бы подобное исследование, если бы Франсина не делала этого с видом учительницы, будто у нас был урок географии! Однако это было мое тело, которое я изучала, словно неведомую землю.
— Знаешь, что тут у тебя? — спросила она и положила палец на нежную выпуклость впереди. Потом принялась легко поглаживать ее, пока по моим бедрам не пробежала знакомая дрожь.
— Да, — призналась я. — Иногда я трогала себя тут.
— И было приятно?
— Да… но я думала, что, наверно, не должна этого делать.
— Да? Кто сказал тебе это?
— Прежняя мать, Розина… до того, как я приехала сюда. Как-то она увидела, что я трогаю себя там, когда меня купали. Она схватила меня за руку и сказала, что этого делать нельзя.
— А она объяснила, почему нельзя?
— Сказала, что если буду этим заниматься, по лицу пойдут прыщи и все будут считать меня дурнушкой. А еще сказала, что мужчины станут презирать меня и не захотят за мной ухаживать.
— Глупости! — воскликнула Франсина со смехом. — Есть же еще женщины, которые верят в такое! Я тебе покажу, для чего это существует.
И, став против меня, показала несколько способов ласкать то, что ей нравилось называть жемчужиной, потому что это и впрямь пряталось, как жемчужина в складках устрицы.
В тот день я впервые получила предельное наслаждение от своего тела, не испытывая ни стыда, ни страха. Узнала, какие позы принимать и как дышать, чтобы ощущения были острей, и способы почти бесконечно продлевать наслаждение. Франсина дала мне масло, которое, казалось, еще больше повышало возбуждение, и горький ликер, нескольких капель которого хватило, чтобы надолго погрузиться в блаженное состояние… не могу сказать, сколько оно длилось. Наслаждение стало менее острым, зато ярче были картины, чудившиеся мне.
— О чем ты думаешь? — поинтересовалась Франсина, когда в голове у меня несколько прояснилось.
Поколебавшись, я ответила:
— О Викторе… Я представляла, что это он ласкает меня.
— Когда-нибудь такое произойдет, если научишь его.
— А это хорошо — если мужчина будет трогать меня, как ты?
Франсина улыбнулась, однако сквозь ее улыбку сквозила грусть.
— Не просто хорошо; это чудесно, восхитительно. Но некоторых мужчин это не интересует. Увы, у них странное представление о женщинах, даже о собственных женах. Они думают, мы годимся лишь на то, чтобы рожать детей, что любовь не приносит нам наслаждения, — иначе бы не вынуждали нас так поступать. Вот почему… иногда женщины ласкают друг друга — как я тебя сегодня.
— А может, это нехорошо, когда женщины делают это?
— Думаешь, то, что мы делали, нехорошо?
— Нет…
— Я была уверена, что ты так не думаешь, иначе воздержалась бы. Я верю: то, что женщины делают из любви и душевной доброты, желая доставить друг другу удовольствие, не может быть дурно. Но еще раз предупреждаю: есть люди, которые не одобряют подобных вещей. Они назвали бы их противоестественными. Однако, если женщина живет без любви, с ощущением стыда и отчаяния и не ведает, какой источник наслаждения скрывается в ее теле, — это, по их мнению, «естественно».