Воспоминания Элизабет Франкенштейн
Шрифт:
Таким образом, можно сделать вывод, что Серафина, родословная которой начинается на карнатакском побережье Индии, где некогда расцвела Тантра левой руки, ответственна за отвратительное влияние этой практики через тайное знание, которое она передала своим последовательницам. Если бы она и баронесса Франкенштейн преуспели в своих намерениях, думаю, результатом было бы полное падение нравов христианского общества. Самые интимные отношения между мужчиной и женщиной были бы перевернуты с ног на голову; поведение, долго считавшееся извращенным и непристойным, стало бы обычной практикой; традиция приписывания подобным действиям статуса трансцендентного должна была бы чрезвычайно укрепиться. В чем же причина? В том, что на взгляд этих своенравных и неуравновешенных женщин
Как далеко за пределы дома Франкенштейнов могло распространиться это влияние, трудно сказать; можно только надеяться, что культурный климат Европы, столь долго находившейся под воздействием очищающих ветров христианства, окажется слишком суров для подобного экзотического саженца. Несомненно, что европейских женщин, которых сии доктрины побуждают предаваться пороку, не ждет ничего хорошего.
Кровь и семя
Работа продолжается. Я грежу, грежу, грежу, и какие предо мной проплывают видения!
Мне видятся глубины земли, озаренные внутренним светом, жар минералов, которые она скрывает в своем чреве. Металлы — не то, что думают люди, не бесчувственная материя, которую они грубо отнимают у почвы, раскаляют и куют. Это живое тело звезд; это золото солнца, серебро луны; это медь и железо — тайные символы Венеры и Марса; это свинец и олово, любимые Сатурном и великим Юпитером. Как великолепно они поют! И к их хору присоединяются драгоценные камни: опал и аметист, рубин и бирюза, сердолик и сапфир, яшма и нефрит, лучистый хрусталь и благородный алмаз. Вся земля поет.
— Почему такая красота скрыта от глаз? — спрашивает Серафима и сама отвечает: — Чтобы внушить, что мир обилен чудесами, внушить, что мы никогда не познаем всех чудес. Как бы глубоко ни проник наш Разум, глубже лежат еще большие чудеса. Чудеса у нас под ногами, мы ступаем по ковру чудес.
Этим вечером, когда мы встретились в ее домике, Серафина объявляет:
— Сегодня я попрошу тебя сделать нечто особое. Это позволит нам быстрей продвигаться вперед. Леди Каролина и я решили, что пора ускорить твое обучение.
По знаку Серафины мы с Виктором снимаем одежду и совершаем привычное омовение. Затем она просит меня лечь у огня и зажигает благовоние, от дыма которого у меня все плывет в глазах. Она приносит две маленькие глиняные чашки и ставит на пол возле меня.
— Я начерчу на твоем теле фигуру, Элизабет, — говорит она.
Достает из мешочка, висящего на шнурке на ее шее, что-то, похожее на звериный клык. Окуная его попеременно то в одну чашку, то в другую, принимается рисовать им, как пером, фигуру на моем животе вокруг mons veneris [38] . Она делает это с осторожностью, монотонно что-то напевая. В одной чашке вещество красного, в другой белого цвета. Им она рисует кольцо из двух переплетающихся змей: красной и белой.
38
Холма Венеры (лат.).
— Красное и белое, сера и ртуть, мужчина и женщина, Виктор и Элизабет. Теперь я хочу, чтобы ты, Виктор, сосредоточил свои мысли на этом символе; Элизабет, пристально гляди на Виктора, словно можешь увидеть символ его глазами. Отрешись от всех мыслей. Напоминаю, дети мои, что химическая женитьба — это акт любви, который делает невесту и жениха единым существом.
Она берет в руки маленький барабан, под который мы иногда медитируем. Легко ударяет по нему: так могло бы стучать сердце ребенка во мне. Я пристально смотрю на Виктора. Его взгляд устремлен на мое лоно, и я все больше воспламеняюсь; я словно читаю его мысли, и его желание передается мне. Его и мои мысли образуют круг: смотрящий и та, на которую смотрят, сливаются в одно существо. Близость его пальцев возбуждает невыносимо; я жажду, чтобы он коснулся меня. «Коснись меня!» — слышу собственный мысленный зов, но знаю: он не сделает этого. Постепенно начинаю ощущать пугающее тепло, которое исходит от моей плоти, сладостный жар, который, знаю, угас бы, если Виктор не просто бы смотрел на меня, а сделал что-то большее. Чувствую, мое тело начинает золотисто светиться; и в этом неземном жаре его и мое сознание соединяются в одно. Вижу себя в образе странного, прекрасного существа. Женщины? Или юноши… юноши с девичьей грудью, который невесомо парит над нами. Знаю, это я — он, она, фигура, сотканная из света. Какой-то миг — но сколько он длится? — нет ни Виктора, ни Элизабет; есть только это Другое, которое — мы оба.
— Я был чем-то другим, — говорит мне после Виктор. — Одновременно тобой и собой, юношей и девушкой. И парил в воздухе, как дух.
Я говорю, что испытала то же самое, но не могла удержать это чувство. Оно ускользнуло из сознания.
— Но я знала, ты желаешь меня, Виктор. Я чувствовала это. И никогда не усомнюсь в том, как сильно ты желаешь меня.
Наконец периодичность моих месячных стала совпадать с прибывающей и убывающей луной. Серафина добилась своего.
— Тебя учили скрывать это от других, — говорит она мне. — Так и должно быть; это касается только самой женщины. Но теперь я попрошу сделать неприятную вещь. Нужно будет позволить одному мужчине увидеть кровотечение. Я хочу, чтобы ты показала это Виктору. Ты согласна?
Мне вовсе не хотелось этого, но я помнила, что обещала матушке делать все, что потребует от меня Великое Делание.
— Да, — ответила я, но Серафина уловила сомнение в моем голосе.
— Пойми, это нужно только для того, чтобы просветить Виктора. Мы не можем продолжать Делание, пока он не будет иметь представление о наших женских тайнах, и не просто со слов, а увидев собственными глазами.
В эту ночь мы собрались на лесной поляне под ясным холодным небом, усыпанным звездами. Пока мы ждем, чтобы луна достигла зенита, Серафина велит Виктору собрать сучья и разжечь четыре костра, чтобы нам, посередине, не было холодно. Она расстилает расшитый плед, на который я ложусь; она сама соткала его и украсила символами, которых я не понимаю. Когда начинают трещать сучья, охваченные огнем, Серафина и Виктор раздеваются, я тоже, но остаюсь в нижней юбке. Серафина просит меня бросить в пламя сухие листья и лепестки разных цветов. Ароматические вещества, содержащиеся в этих цветах, говорит она нам, воздействуют на жизненные органы тела и вызывают жар второй степени. Костер у моей головы будет благоухать шандрой, костер слева — горечавкой, справа — болотной мятой, а костер в ногах — аирным корнем. Костры заполняют поляну душистым смешанным ароматом цветов. Когда луна наконец начинает сиять прямо над нами, Серафина произносит короткое заклинание над каждым из костров на своем родном языке. Затем достает из матерчатой сумки хрустальную чашу и протягивает Виктору.