Воспоминания
Шрифт:
Незадолго до ухода Каприви я отсоветовал ему делить адмиралтейство. Каприви согласился с моим мнением. В последующие годы моей тактической работы я возлагал слишком большие надежды на организационные реформы внутри разделенных после Каприви ведомств, ибо не сознавал еще достаточно ясно, что недостатки в военной работе зависели не столько от организаций, сколько от людей. Когда я взял на себя руководство строительством флота, мне и большинству рассудительных офицеров было уже ясно, что в период творчества морское ведомство нуждается в иных полномочиях, чем в период застоя. Какую неограниченную власть вручили американцы Гетхальсу, когда он строил Панамский канал! Поскольку, однако, приходилось считаться с наличием у нашего флота множества начальников, следовало предпочесть разделение функций параллелизму между берлинским верховным командованием, чьи полномочия распространялись на весь флот, и морским ведомством. Естественно,
В конечном итоге результаты деятельности учреждений зависят от работающих в них людей. Лишь тот может решить великую творческую задачу, кто долго вынашивал в себе убеждение в правильности своих целей, и либо сам намечает в общих чертах путь к достижению их, либо по крайней мере полностью осознает, каков этот путь. К нему текут советы и предложения, и ничто не было бы более неправильно, чем отказ от тщательного рассмотрения их. Но решения должны выноситься тем учреждением, на которое возложена ответственность за проведение их в жизнь. Материальная часть, стратегия, тактика и подготовка во флоте настолько тесно связаны между собой и к тому же подвержены столь быстрым изменениям, что их никогда не следует разделять. Флот является чрезвычайно дифференцированным организмом – даже в большей степени, чем армия.
Постоянный обмен пригодными к службе в центральных учреждениях лицами между морским ведомством, Генмором и флотом лишал практического основания представления о том, что Генмор как управление морской стратегии может лучше судить о развитии ее, нежели морское ведомство. Желаемое почти безгранично и всегда противостоит осуществимому.
С течением времени были установлены более или менее удовлетворительные отношения с морскими учреждениями на суше. Удалось также ограничить естественное стремление балтийских и североморских баз к обороне берегов и прибрежной войне; это стремление могло быть удовлетворено лишь за счет строительства кораблей, то есть за счет военно-политического значения флота. Менее удовлетворительно сложились отношения с командованием флота Открытого моря, которое по мере расширения строительства приобретало все большее влияние и стало проявлять стремление к объединению под своим руководством всех плавучих средств.
Французы и англичане ставили командующего флотом во главе какой-нибудь эскадры и, таким образом, вручали ему непосредственную «власть в доме». У нас же со времен верховного командования сохранился обычай давать командующему особый флагманский корабль, не входящий ни в одну эскадру. Мы колебались в вопросе о том, какой обычай более соответствует современным условиям: наш или иностранный, оправданный историей войн. Я хотел решить этот вопрос на основе тактических опытов. Но тут я натолкнулся на непреодолимое сопротивление. Вопрос о флагманском корабле флота превратился в вопрос о функциях и полномочиях.
Немало забот готовило мне в этой области и исключительное значение, которое приобрела должность командующего флотом, при замещении которой после ухода Кестера – строгого педанта в стиле Фридриха Вильгельма I – кабинет не всегда руководствовался деловыми соображениями и во всяком случае не всегда проявлял большое знание людей. К этому нужно добавить, что развитие флота сильно ограничивало выбор, а служебный стаж должен был играть слишком большую роль. Из этого вытекало то неудобство, что сдав флот после трехлетнего руководства им, командующий приходил к естественному концу своей карьеры, и в дальнейшем не мог применить накопленный им большой опыт. Изучение французского флота – более доступного для нас, чем британский, привело меня к выводу, что смена командующего почти всегда сопровождается там изменением тактических воззрений и потерей большей части накопленного ранее опыта. Я считал, что собирание и использование этого опыта должно было являться основной задачей сухопутного отдела Генмора, однако власть командующего флотом постепенно устраняла этот отдел от живого участия в маневрах флота. Далее, если в армии существовало полезное соревнование между многочисленными командирами корпусов, то во флоте, где командующему флотом Открытого моря никто не мог возражать, его воззрения превращались в догму, а потребность в полезных дискуссиях не удовлетворялась. Чтобы поддержать творческую критику, которой императорские смотры не открывали достаточно широких возможностей, облегчить выявление натур, способных к руководству, и оживить поиски истины, противопоставив их муштре и красивым картинам боя, я требовал (но безуспешно), чтобы отдельным соединениям флота был предоставлен
Те, кто упрекают меня в том, что уже в мирное время я не обеспечил объединение флота под единым руководством, переоценивают мое могущество. Учитывая зависть различных флотских начальников и характер кайзера, я мог лишь ослабить, но не устранить вредные трения, порождавшиеся отсутствием единоначалия. Мне оставался только один путь: не допускать чрезмерного усиления влияния какого-либо из учреждений, подчиненных лично государю, поддерживать в кайзере уверенность в том, что никто не покушается на его прерогативы, и выражать надежду, что в случае войны монарх создаст единое руководство морскими операциями. Это был не организационный вопрос, как ошибочно полагают некоторые лица, а персональный.
Распределение постов между адмиралами на случай мобилизации также не было произведено заблаговременно.
Нация, не знавшая ничего о несовершенстве органов управления и компромиссах, вредно отражавшихся на производстве, возлагала всю ответственность на статс-секретаря, что я переносил с трудом. По вопросу об отсутствии единого адмиралтейства мне приходилось вести переговоры, а не действовать.
Особенно осложнялось мое положение в тех случаях, когда начальник кабинета фон Зенден, несмотря на свой рыцарский характер и страстное стремление возвысить флот, начинал вести самостоятельную политику в вопросах, касавшихся моего ведомства. О том, как действовали на меня постоянно менявшиеся группы и группировки, которые боролись между собой и, пользуясь необычайно активным участием кайзера в морских делах, буквально не давали мне покоя, позволяет судить следующая выдержка из письма, посланного мною принцу Генриху. Что касается тяжелых крейсеров, то мне еще не удалось убедить его величество в том, что выполнение высочайшей воли в этом вопросе было бы равносильно нарушению нашего закона о флоте…
Большинство безответственных господ, обсуждающих это дело, не уясняют себе положение вещей… Мы, право же, продали бы свое первородство за чечевичную похлебку, если бы стали менять основные принципы закона из-за одного крейсера. Такая мысль может прийти в голову начальнику кабинета, но не статс-секретарю, который понимает истинные интересы его величества и считает себя ответственным за них. Если раньше требования рейхстага не причиняли нам такого вреда, как отсутствие спокойствия и постоянные изменения проектов и мнений, то теперь мы завоевали в этой области определенное доверие, а это благоприятствует нашим требованиям. Мы дадим в руки оппозиции сильнейшее оружие, если она вновь получит возможность говорить о меняющемся военном искусстве, зигзагообразном курсе и т.д.
Прошу ваше королевское высочество всемилостивейше простить меня за то, что я обрисовал эти заботы, но я готов прийти от них в уныние, когда вспоминаю о тяжелом и опасном положении нашего государства, оказывающем свое естественное влияние на морское ведомство накануне внесения новеллы в рейхстаг, и когда, с другой стороны, вижу, как безответственные советники чудовищно увеличивают эти трудности и тем в конечном счете наносят вред интересам его величества.
4
Парламент не готовил нам таких трудностей. Самое необходимое было достигнуто; доверие рейхстага к решениям властей по оборонным вопросам определенно возросло. Всесторонняя информация и личные посещения кораблей, верфей и т.д. показали депутатам, как идет работа. После этого исчезли почти все противоречия между рейхстагом и правительством. К тому же моя относительная независимость от парламента нередко позволяла мне игнорировать придирки. При чисто же парламентской системе творческая работа властей была бы задушена такими национальными пороками, как мелочность, партийная зависть и чрезмерная склонность к иллюзиям. Парламентаризм особенно неспособен к строительству флотов, даже когда он ассигнует на них большие средства, как это было во Франции. В Англии строительство флота удается потому, что свойства нации и великие исторические традиции создали там для этого прочный фундамент. Уже в мое время парламенты любили покапризничать; они требовали большого количества потогонной работы и копания в мелочах, а также, как тогда говорили, «бирюлек, которыми можно было забавляться». Поэтому, чтобы иметь возможность настоять на своем в важных вопросах, мне приходилось уступать рейхстагу в неважных. Когда последние затрагивали, к моему сожалению, личные нужды офицерства, как это было при снижении расходов на стол, пострадавшие офицеры отнюдь не проявляли удовольствия, и единый фронт против зависевшего от парламента статс-секретаря приходил в движение. Впрочем, я всегда старался охранять интересы всех категорий личного состава.