Воспоминания
Шрифт:
— Думаю,— ответил я,— потому только, что я всегда очень осторожно обращался со своими вокальными ресурсами. Может быть, оттого, что родом я из крестьянской семьи... А вы, напротив, всегда транжирили свой вокальный капитал.
После продолжительных гастролей в Бразилии — в Рио-де-Жанейро и Сан-Паоло — я вернулся в начале октября в Нью-Йорк и сразу же отправился в другое турне — по Мид-Весту. В некоторых городах в этот раз я пел впервые — в Толедо, например, и в Мильвоке. С особенным удовольствием пел я в городе Риме (штат Нью-Йорк).
2 ноября я открыл в «Метрополитен» сезон 1925/26 года. Давали «Джоконду».
На этот раз мне удалось сделать все, чтобы критики в своих похвалах моему исполнению арии «Небо и море» не вспоминали Карузо. В целом спектакль был блестящим примером той слаженности в работе, благодаря которой «Метрополитен» стал одним из лучших театров мира. Понселле была идеальной Джокондой, а Серафин, дирижируя оркестром, великолепно выявил всю красоту и блеск партитуры. Не обошлось и без происшествий. За два часа до начала спектакля выяснилось вдруг, что заболела Джоан Гордон. Но ее без труда заменили певицей Маргарет Магзенауэр.
Но даже если бы Маргарет тоже не смогла петь, найти замену было бы нетрудно. Потому что не менее пятидесяти артистов труппы всегда были готовы — как обусловлено в их контрактах — дублировать без предварительного предупреждения в любой из двенадцати партий «Джоконды». Точно такая же система существовала, разумеется, и в отношении других опер, имевшихся в репертуаре «Метрополитен».
Гатти-Кадацца питал особое пристрастие к годовщинам и юбилеям. 29 ноября я вместе с другими известными исполнителями «Метрополитен» принял участие в торжественном концерте в связи со столетием итальянской оперы в Нью-Йорке. Прошло ровно сто лет с тех пор, как труппа Мануэля Гарсиа поставила в Нью-Йорке в старом «Парк-театре» «Севильского цирюльника».
Я всегда упорно отказывался от всех приглашений петь по радио. Это меня всегда пугало. Петь, не видя своих слушателей, казалось мне несчастьем. Не видеть их, да еще не быть даже уверенным, что голос мой дойдет до них неискаженным — это слишком рискованно, на мой взгляд. Что касается грамзаписи, то тут совсем другое дело. Я мог прослушать пластинку, прежде чем дать согласие выпустить ее в свет. Если мне что-нибудь не нравится, я всегда могу сделать перезапись. Но на радио я должен петь сразу в эфир, и голос мой мог бы стать игрушкой каких-то невидимых сил, прежде чем достигнет моих слушателей.
В конце концов меня убедили все же, что все мои страхи и сомнения необоснованны. 27 ноября 1925 года я впервые пел у микрофона радио. Это был концерт во время рождественских праздников из серии «Atwater Kent». В него входили отрывки из опер «Лючия ди Ламмермур» и «Риголетто». Поразительно, конечно, было думать, что меня слушают сразу тысячи и тысячи людей. Как бы то ни было, мне понадобилось немало времени, чтобы подготовиться психологически и окончательно свыкнуться с мыслью о том, чтобы петь по радио. Видимо, надо было подготовиться к этому еще и технически, как свидетельствует следующий эпизод.
Это случилось несколько месяцев спустя.
Я пел в студии «Национал Бродкастинг
— Это вы сейчас пели?
Секретарь мой перевел мне вопрос, и я ответил: «Да».
— Не обидитесь, если я дам вам один совет?
Я кивнул в знак согласия.
— Я слушал вас, — сказал мальчик, — и заметил, что голос звучит слишком сильно. В следующий раз не становитесь так близко к микрофону, ясно?
Я поблагодарил его лучшей из моих улыбок.
— Так будет лучше, — добавил мальчик. — Я тут уже многим начинающим вправил мозги!
ГЛАВА
ГЛАВА XXXV
Сцена, рампа, публика — эта триада составляла теперь всю мою жизнь. Я жил этим, жил для этого и рядом с этим. На все прочее оставалось очень мало времени. И действительно, почти ничем другим я не занимался. Мне так и не удалось никогда узнать как следует Америку и американцев. Просто не было времени особенно задумываться над этим.
Если я хотел добиться успеха, я должен был сосредоточить все внимание только на одном. В моей квартире на 57-й стрит я жил в совершенно итальянской обстановке, с итальянскими слугами, итальянской кухней. Когда я не был занят в спектакле или на. репетициях, не готовил новую партию, не отдыхал и не страдал па занятиях у синьора Рейли, я находил отдых в самом обычном времяпрепровождении: ходил в кино, играл в покер, водил детей в «Кони исланд» стрелять в глиняных уток или занимался своей коллекцией марок. С радостями коллекционирования меня познакомил один старый итальянец, хорист театра «Метрополитен». Я получал огромное удовольствие, рассматривая свои альбомы, хотя они, к сожалению, не вызывали симпатии моей жены, которая считала, что все это выброшенные деньги.
Итальянцев с годами становилось в «Метрополи-тен» все больше и больше. Недавнее пополнение составляли Тоти Даль Монте и Титта Руффо, а в следующем сезоне должны были появиться Эцио Пинца и Джакомо Лаури Вольпи. Я пел с Титта Руффо на премьере «Вечера шуток» 2 января 1926 года. Опера эта гораздо больше подходила ему, чем мне. Он обладал великолепным драматическим баритоном, и сам был, к тому же, прекрасным актером. Его Нери (это поразительное исследование по психиатрии) казался по-настоящему сумасшедшим. Я убежден, что именно благодаря ему эта опера имела в Нью-Йорке большой успех.
11 января я пел в соборе «Сан-Патрицио» во время папской мессы Реквием по недавно скончавшейся королеве Италии Маргарите. 27 января была двадцать пятая годовщина со дня смерти Верди. Мы отметили эту дату специальной церемонией в «Метрополитен», во время которой исполнили и его Реквием.
1 февраля я покинул Нью-Йорк и отправился с гастролями вдоль побережья Тихого океана в города Сиеттл, Портланд, Сан-Франциско, Лос-Анжелос, Пассадена. На обратном пути я должен был дать концерт в Детройте, но когда приехал туда 23 февраля, на вокзале меня встретил большой отряд полиции и проводил до гостиницы. Оказывается, полиция получила такую записку: «Если Джильи не хочет узнать, как пахнет в морге, пусть и не думает петь в Детройте. Мы перережем горло этой „канарейке"». Вместо подписи стояло: «Некоторые искренние друзья Италии».