Воспоминания
Шрифт:
В Москве в это время лучшим виолончелистом был А. Брандуков [186] . Я обратился к нему с предложением принять участие в создании постоянного трио, причем указывал, что начать придется скромно, в небольшом помещении. Брандуков, с успехом уже выступавший в Париже и пользующийся артистической известностью, нашел для себя неудобным начать скромно. Ему хотелось сразу поставить дело широко, и вместо Крейна он предлагал скрипача Конюса, с которым он был дружен. Я же инстинктивно чувствовал, что только постепенно, создавая себе аудиторию, можно будет обеспечить успех этой серьезной затее. К тому же у меня не было средств начинать дело широко. Я снова переговорил с Крейном, и он указал мне на ученика консерватории Альтшуллера. Выбор оказался более чем удачным, юный Модест Альтшуллер как нельзя более подошел нам. Прекрасный музыкант, он, несмотря на юные годы, был отлично знаком с камерной литературой. Не обладая особенно красивым тоном, он тем не менее прекрасно владел инструментом. А главное, что было особенно ценно, все трое относились к делу с горячей любовью и энтузиазмом. И если вначале, не желая рисковать, товарищи предоставили мне всю хозяйственную сторону дела, довольствуясь скромным вознаграждением, то уже вскоре, глубоко заинтересованные им, они пожелали стать такими же участниками, как и я.
186
Анатолий Брандуков (1858–1930), виолончелист — виртуоз и педагог. Окончил Московскую консерваторию (1877) с золотой медалью. Профессор и директор (1906–1917) музыкально — драматического училиша Московского филармонического общества.
Концерты начались в зале I
Несмотря на то, что никакой рекламы не было, зал Строгановского училища [187] , куда концерты были перенесены на следующий сезон, оказался тесным. Этот зал был нам предоставлен директором училища Львовым, родственником знаменитого Львова [музыканта, автора русского гимна] и горячего любителя музыки. Концерты происходили по воскресениям вечером. Пришлось перекочевать сперва в зал Кредитного общества на Петровке и оттуда, наконец, в Синодальный зал, где мы играли в течение многих лет и где в лице директоров училища — С. В. Смоленского, А. И. Орлова, С. И. Кругликова, А. А.К[асталъского] [188] мы имели расположенных к нам друзей.
187
Строгановское училище технического рисования основано графом Сергеем Строгановым (1794–1882) в 1825 г. Преемником его является Московское высшее художественно — промышленное училище.
188
За исключением Смоленского у всех других перечиленных лиц Шор указал инициалы неверно. Степан Васильевич Смоленский (1848–1909), Василий Сергеевич Орлов (1856–1907), Александр Дмитриевич Кастальский (1856–1926) — в разное время были директорами московского Синодального училища. О С. Н. Кругликове см. выше примечание № 63
Если я выше рассуждал о том, какое великое дело — сожительство двух лиц, то не могу не сказать, как сложно и трудно создание постоянного ансамбля, при различных характерах участников. Сколько такта, дипломатии, уступок, а иногда, наоборот, настойчивости необходимо соблюдать, чтобы только не дать распасться налаживаемому прекрасному делу. Много мучительных минут пришлось пережить, и никогда, за все 30 лет работы, не было уверенности в прочности трио. Рядом с самым тонким проникновением духом и содержанием [произведения], когда все трое охвачены искренним увлечением красотой художественного творчества, вдруг выступали на сцену свойства характеров участников; проявляется мелкое самолюбие, обидчивость, нежелание подчиниться и т. д. Изумленно стоишь перед таким странным явлением, и кажется действительно, что от великого до смешного — один шаг. Не раз возникал вопрос: стоит ли приносить так много жертв ради совершенного ансамбля, и ответом служило то серьезное значение, какое приобрели наши “Исторические камерные утра”…
Виолончелиста Альтшуллера, уехавшего в Америку, заменил хороший виолончелист Дубинский (ныне тоже живущий в Америке), а затем уже постоянным нашим неизменным товарищем стал Р. И. Эрлих. В 1907 году я уехал за границу, где предполагал оставаться продолжительное время. Тогда меня заменяли в трио А. Б. Гольденвейзер и хорошая пианистка [Нарбут — Грышкевич]. Но к нашим именам — Шор, Крейн и Эрлих — так привыкли, что перемена не прививалась…
С первого же года своего существования трио наше начало путешествовать. Хотелось дать провинции возможность послушать хорошую камерную музыку в хорошем исполнении. При этом была тайная надежда и на удачу в смысле сбора, т. к.
Москва — в первые годы — мало нас удовлетворяла в этом отношении. Наиболее удобное время для нас была весна. Не забуду никогда нашей поездки на родину Альтшуллера в Могилев. Он был уже там, чтобы все подготовить, а я с Крейном ранней весной выехали в дорогу. Мы выехали на лошадях в Могилев, предполагая к ночи туда приехать. Но дорога оказалась ужасной. Полдороги мы ехали на колесах, а половину на санях. Два раза в течение ночи мы останавливались в настоящих корчмах и только часам к 12 утра приехали в Могилев. Разговоров в городе о нашем концерте было много. Но театр, где происходил концерт, — был пуст. Когда немногочисленная публика, устроив нам овацию после концерта, в театре и на улице, уговорила дать 2-й концерт, уверяя, что город был мало оповещен, то мы имели неосторожность согласиться на это. Второй концерт собрал ту же публику и дал те же результаты: 16 р. чистых. Так блестяще начались финансовые успехи наших концертов в провинции.
На следующий день нам пришлось часов 12 на перекладных спешить в город Бобруйск, чтобы попасть на поезд, едущий на юг. Эту поездку я долго не мог забыть. К концу дня я думал, что не доеду; так сердце болело от тряски. Вагон 3-го класса казался раем. Наш путь лежал [в] Крым — на мою родину. Глубокое волнение всегда охватывало мою душу, когда поезд подъезжал к Симферополю. Вот “Д[…]* роща”, вот мост через Салгир, а вот и самый вокзал, а на перроне дорогие сердцу лица… Хороший фаэтон знакомого извозчика везет нас в город, перед самым въездом в который справа и слева два высоких дома, представлявшие самый резкий контраст, какой только можно себе представить. Направо — старая тюрьма. Большое каменное здание, со множеством окон, покрытых железными решетками, кругом обнесенное высокой каменной оградой, с расхаживающими часовыми у входа. Налево — дом известного в городе врача Арндта, рассадник просвещения и свободомыслия. Там постоянно можно было встретить самых просвещенных граждан Симферополя.
София Адриановна Арндт, урожденная Солнцева, была дочерью важного сановника. В молодости она, вероятно, была очень интересна. Ею очень увлекался Лассаль. Существует переписка Лассаля с ней. Выйдя замуж за доктора Арндта, она основала первую образцовую школу для детей и сумела объединить вокруг себя всех наиболее видных представителей симферопольской интеллигенции. Я помню ее уже немолодой полной женщиной, едва сохранившей черты былой красоты. Бодрая, энергичная, она всюду вносила жизнь. Дом их похож был на гостиницу, куда каждый мог входить и уходить, когда ему вздумается. Обычно движение начиналось к вечеру, после рабочего дня, и кончалось далеко за полночь. Хозяин дома производил впечатление гостя. Это был живописный старец, с большой седой бородой. В 85 г. С. А. приезжала в Петербург хлопотать по поводу приобретения воздухоплавательной машины. Тогда — то они меня познакомили с музыкантом Славинским, о котором Сафонов справлялся в одном из своих писем [189] . Они уговорили Славинского переехать в Симферополь, распространять музыкальное просвещение в городе, в котором он родился. И действительно, Славинский много лет живший в Петербурге, переехал на юг и жил некоторое время в доме Арндт.
189
См. в разделе “Письма” письмо № 2.
Митрофан Евстафьевич Славинский — личность далеко не заурядная — стоит того, чтобы на нем остановиться. Я познакомился с ним, когда ему уже было лет 50. Небольшого роста, живой, горячий энтузиаст, Славинский являл собою пример настоящего жреца искусства. Занимая долгое время место органиста, он перенес внешние приемы органной игры на ф[орте] — п[ианное] исполнение, что на первое время производило комичное впечатление. Но зато само исполнение было глубоко выразительным. Если в его игре чувствовались все недочеты отсутствия “школы”, то зато в ней были и все достоинства ничем не стесненного вдохновенного исполнения. Он был горячим поклонником Антона Рубинштейна и старался всячески приблизиться к своему идеалу. Его исполнение Баха было замечательным. Преклоняясь перед гением Глинки, он знал “Руслана” [190] наизусть и мог исполнять любое место из него. Многие переложения его из “Руслана” для ф[орте]п[иано] звучат прекрасно. Товарищ по консерватории Чайковского и Лароша, друг Серова и Балакирева, Славинский был многообещающим композитором. Что помешало ему стать таковым, мне не совсем понятно. Возможно, что в этом сказалось и влияние Балакирева, отрицавшего школьное обучение. Так или иначе, но Славинский для Симферополя был ценным явлением. Правда, воспитанием и образованием он не был предназначен к специально музыкальной карьере, хотя музыка в доме Славинских процветала и одна из его сестер была хорошей пианисткой. Возможно и то, что карьера музыканта вообще мало привлекала, а впоследствии могло сказаться и влияние Балакирева, отрицавшего “школу”. Так или иначе — но глубокий музыкант, чуткий исполнитель и горячий, искренний поклонник прекрасного в искусстве, Славинский, представляя собой крупную музыкальную величину, далеко не достиг тех результатов, какие можно было от него ожидать. Для Симферополя же он был явлением в высокой степени ценным.
190
Опера русского композитора Михаила Глинки “Руслан и Людмила” (1842).
Наш приезд был для него настоящим праздником. Он делился своими мыслями и чувствами, восторгался нашей музыкой, увлекался своими работами — словом — переживал несколько дней особенный душевный подъем.
Для меня поездка на юг имела совершенно особое значение. Помимо восторга от поразительной по красоте природы южного берега я получал удовлетворение от сознания, что близким моим наш успех доставлял особенную радость. Приветливо встречала нас Ялта. Там собиралось общество, способное ценить камерную музыку, и, какая ирония судьбы, те же лица, которые недавно перед тем хлопотали о запрете евреям жить в Ялте, были принуждены просить полицейскую власть снять этот запрет в отношении Альтшуллера. Дело в том, что Альтшуллер был еще учеником и потому не пользовался еще повсеместным правом жительства. Интереснее всего, что исправник, подчиненный собственно князю Кочубею, наотрез отказал княгине Кочубей дать Альтшуллеру разрешение проживать несколько дней в Ялте; на ее настойчивые просьбы он согласился только “не знать”, что не имеющий права жительства А. находится в Ялте. Поэтому на афише его имя не могло быть поставлено. Трио исполня* ли: Д. Шор и Д. Крейн. Но таковы были нравы в 90-х годах XIX ст[олетия] в России.
Поездки эти действовали освежающим образом. Масса новых впечатлений, новые знакомства и успех — повлияли на настроение. В Ялте мы приобрели немало друзей: София Владимировна Фортунато, урожденная Стасова, верная дочь своего отца, Вл[адимира] Стасова,