Восстание на Боспоре
Шрифт:
По решению собрания вместе с выборными шла Гликерия, как живая свидетельница беззаконий Карзоаза, жертва его вероломства. Ее сопровождал Алцим, одетый в броню. Пыль серыми пятнами оседала на подол ее чрезмерно длинного одеяния, неудобного при ходьбе.
Девушка несколько раз наклонялась и встряхивала край своего театрально пышного хитона и с неудовольствием поглядывала на юношу.
– Зачем твой отец нарядил меня в этот саван? – ворчала она к великой досаде Алцима. – Право, мне стыдно в нем. Будто я поднялась с одра болезни или бежала с кладбища.
– Потерпи, Гликерия, – умолял
– Я могла бы выступить перед народом и царем в обычном одеянии. В котором меня видели на охоте.
– Что? В охотничьем мужском кафтане и шароварах? Тогда ты уже не походила бы на Афродиту Небесную. И народ по-иному встретил бы тебя.
– Тогда меня признали бы за Артемиду Охотницу. Эта богиня более по душе мне, чем жеманная Афродита.
– Не кощунствуй! Богиня любви обидчива и может покарать тебя!
– Меня уже покарала судьба. За что только – не знаю.
По обычаю, Саклей поднял посох, постучал в ворота акрополя и поклонился, символизируя этим просьбу и смирение. Царь волен был решать, как поступить – утвердить или отвергнуть решение собрания и его избранников.
– Во дворец я зайду один, – обратился Саклей к представителям народа, – потом и вас вызовут. А ты, – он снизил голос до полушепота, обращаясь к девушке, – тоже зайдешь, когда скажут, только держи себя достойно, без солдатских ухваток и словечек. Здесь не сарматская степь, и не лагерь твоего покойного отца. Эх, не успел я научить тебя держаться перед лицом царя и царицы.
Гликерия с видом покорности склонила голову. Ворота открылись. Все вошли внутрь акрополя и медленно приблизились к колоннаде дворцового крыльца-галереи, на котором застыли как изваяния вооруженные стражи.
В обычное время Саклей просто прошел бы во дворец, но сейчас он явился как представитель народной воли и должен был соблюдать принятый церемониал.
Гликерия в белом одеянии, с розами на золотых волосах и здесь привлекла всеобщее внимание. Все, кто толпился около или проходил мимо, невольно устремляли взоры на девушку, одетую не то жрицей, не то богиней для театрального представления. Она же, ступив на серые плиты широкого двора, окруженного крепостными стенами, почувствовала необычный трепет при виде колонн с аканфами на капителях, лепных фронтонов, украшенных акротериями, мраморных лестниц и арок дворца – средоточия высшей власти Боспора на протяжении веков.
«Вот он, дом Спартокидов, – с чувством невольной робости подумала она, – для благополучия и счастья которого мой отец всю жизнь скитался по степям, отражая удары варваров, проливая чью-то кровь, и наконец сложил и собственную голову!»
Она оглянулась, желая что-то сказать Алциму, но тот беседовал с Фением и не заметил ее жеста. Откупщик Каландион, морской купец Асандр и другие изображали на лицах почтительное внимание и терпеливо ожидали своей очереди предстать перед царем.
Все здесь выглядело значительным и каким-то сурово-торжественным. Казалось, эти храмы, богатые порталы, колоннады и узкие окна смотрели на народных представителей с выражением надменного превосходства.
Гуськом приблизились рослые воины в блестящих шлемах, вооруженные копьями и щитами. По сигналу старшего была произведена смена караулов.
Здесь-то и произошло одно досадное обстоятельство, за которым последовали и другие нежелательные события. Алцим прозевал момент, когда Гликерия широко раскрыла глаза и с мальчишеской усмешкой уставилась взором на красивого стража у царских дверей.
Девушка словно забыла, где она находится. Издав восклицание, выражающее не то удивление, не то что-то другое, она шагнула вперед и оказалась на ступенях дворцового входа. В это время по знаку царского управителя Саклей быстро поднялся по ступеням и вошел во дворец. Солидные магистраты и выборные подумали, что девушка последовала за ним.
Однако их лица начали удивленно вытягиваться, когда она поставила одну ногу выше, а другую ниже на мраморной лестнице и со смехом обратилась к стражу, прикоснувшись розовыми пальцами к древку его копья.
– Ай-ай! – протянула она с укоризненным смешком: – Зачем же эта маленькая хитрость?
И, обратив лицо к Алциму, погрозила ему пальцем. Тот уже понял, что сейчас произойдет нечто скандальное, оставил Фения, с которым так некстати разговорился, и поспешил вмешаться. Его лицо пылало.
– Какая хитрость? Гликерия, Гликерия, что ты делаешь? Отойди от воина, не позорь себя и всех нас! – зашептал он, крайне раздосадованный бестактной вольностью невоспитанной дочери сарматских степей.
– Ну-ну! – со смехом возразила девушка. – Не притворяйся, Алцим. Какая хитрость? А вот! Ты говорил, что твой брат где-то на западе охраняет рубежи царства. А это кто? – Она громко расхохоталась и, сделав рукой широкий жест, провозгласила: – Привет тебе, победитель на соревнованиях в Фанагории! Я сразу узнала тебя. Более того, теперь я знаю имя твое – тебя зовут Атамб!
Это было сказано с такими задором и непринужденностью, что смущенные ее поступком свидетели готовы были весело рассмеяться. Девушка вела себя как веселящаяся богиня, не связанная никакими условностями даже перед дверями дворца грозных Спартокидов.
– Чего она хочет от привратника-стража? – спросил Асандр Каландиона, стоявшего рядом.
– Не пойму, она назвала его Атамбом! Откуда она знает его?
Воин покраснел, не сразу сообразив, что произошло. Но ясные, как хрусталь, глаза девушки, ее наивно полураскрытый рот и золотые волосы сразу воскресили в его памяти обстоятельства, при которых он уже встречал ее в Фанагории. Только девушка эта, имени которой он не знал, выглядела тогда девчонкой, угловатой и худой.
Сейчас же она была девой, одетой в белые одежды, как невеста. Еле придя в себя от неожиданности, воин также сделал ошибку. Ему полагалось стоять неподвижно и молчаливо. Устав охраны под страхом жестоких наказаний запрещал стражу покидать охраняемый пост, спать на службе и отвечать на вопросы кого бы то ни было, изображая собою молчаливую статую, изваянную из плоти и крови. Достаточно было ему сделать жест, раскрыть рот, изменить позу – и никакие заступничества не избавили бы его от палочной расправы. Сбитый с толку воин на мгновение забыл все это. Кашлянув негромко, он произнес: