Восстание на Боспоре
Шрифт:
– Это гордый отпрыск рода Аргота! – сказал кто-то, желая показать свою осведомленность.
– Совсем нет, – возражал более осведомленный, – это старший сын Саклея – Атамб.
Позже Лайонак со смехом рассказывал Савмаку о таких же замечаниях зрителей, им подслушанных. Смеялся и Савмак. Но самолюбивый юноша был в душе польщен тем, что превзошел многих своими успехами и понравился публике. С волнением он открыл истину, что он, сын безвестного крестьянина, совсем не хуже эллинского отпрыска, даже лучше многих из них. Почему же он всего лишь несвободный воин, которого можно наказывать палками и не считать
Пантикапейские многоборцы оказались победителями. Они разбили щиты своих фанагорийских противников, поломали их копья, прострелили мишени и повалили на землю их самих.
– Ну, кажется, мы ни в чем не уступим этим азиатам, – смеясь, обратился Савмак к Лайонаку, – всех их одолели!
– Подожди, состязания еще не окончились, – покачал головой товарищ.
Однако большинство зрителей приветствовало криками и рукоплесканиями пантикапейских юношей. Девушки бросали им цветы. Перисад, сидя в центральной ложе среди ковров и гирлянд из роз, посмотрел на Карзоаза торжествующе. Тот усмехнулся, желая скрыть досаду, и взмахом платки дал сигнал к конным состязаниям, скачкам.
Выехали юноши на гнедых конях, покрытых красными чепраками, за ними черно-желтые всадники на вороных конях, проскакали копейщики, катафрактарии, лихие конные рубаки. Последним Перисад противопоставил верховых стрелков из лука.
– Мы еще посмотрим, кто кого одолеет, – смеялся возбужденно царь, – сарматский ли меч, что рассекает человека пополам, или молнии скифских стрел, пущенных на галопе.
Конные состязания шли очень красиво, лихо, напористо с той и другой стороны. Царю и архонту принесли вино и фрукты. Перисад начал хмелеть раньше тяжеловесного Карзоаза. Он подшучивал над будущим тестем, показывая на пантикапейских наездников, что с быстротой и резвостью борзых собак совершали смелые повороты на зеленом лугу. Тогда Карзоаз с кавказской запальчивостью решил блеснуть таким зрелищем, которому ничего не мог противопоставить Перисад. Это были скачки девушек-наездниц.
Юные амазонки мчались на лихих конях, как выпущенные из лука стрелы. Это было во вкусе сарматских праздников. Если на Боспоре ристалища выглядели чисто по-скифски, то здесь явно чувствовалось сарматское влияние, выражающееся в большей свободе и смелости женщин.
Впереди других оказалась наездница на сером злом жеребце. Она скакала быстрее ветра степей. Шапочка с ее головы слетела, золотистые волосы растрепались и полыхали в воздухе, как пламя огромного факела. Было странно смотреть, как девушка сама словно плывет в буйных волнах конской гривы, обхватившей ее густыми прядями. Темная грива и золотые волосы, белые руки и грохочущие копыта, оскаленная морда коня и розово-белое лицо разгоряченной наездницы! Казалось, не всадник, а какое-то неистовое существо разбегается с небывалой быстротой, готовясь взмыть к облакам!
Савмак, как и все зрители, смотрел на эту скачку с выражением изумления и восторга, восхищался смелой наездницей. Лайонак кричал в избытке чувств. Забыв обо всем, он махал шапкой и приплясывал.
– Вот это девка! – развел он руками, когда скачка закончилась и победительница была награждена золотым венком из рук самого Перисада. – И я хотел бы проскакать так же, как она!
Словно в ответ на его желание, к нему подошел царский посланный и сказал:
– Лайонак! Царь разгорячен и пообещал, что, если ты обскачешь всех и удивишь Фанагорию мастерством наездничества, он посвятит тебя Аполлону!
Лайонак оторопел от таких слов. Быть посвященным богу – значит получить освобождение от рабских уз! Со слезами радости на глазах он обратился к Савмаку. Тот обнял его и сказал с чувством:
– Судьба не забыла о тебе. Скорее в седло и добывай свою свободу!
О, тогда Лайонак скакал, как степной волк, на гнедом коне, принадлежащем Саклею. Он добывал себе свободу головокружительными поворотами, поднимал с земли кубки с вином и пил из них, приплясывая на спине лошади. Он прыгал через костры, успевая снять с рогулек горячие шашлыки, стрелял из лука, вскрикивал по-разбойничьи, словно пришитый к седлу.
Это было зрелище столь увлекательное, что люди перепрыгивали через веревки, ограничивающие поле, и бежали с криками к всаднику, желая убедиться – не дух ли он, что так невесомо и легко выделывает необыкновенные упражнения на коне. Даже Перисад вскочил со своего мягкого сиденья и хохотал от души, одной рукой показывая на наездника, а другой шлепая по плотной спине Карзоаза.
– Ну как, сыны Пантикапея не потеряли еще своей доблести? – торжествовал он, глядя на Карзоаза.
– У славного государя хороши и юноши, – уклончиво ответил тот.
Однако золотой венок остался у девушки. Савмак был награжден серебряным, а Лайонак дубовым, что вызвало недоумение среди людей, которые не знали, что лихой всадник всего лишь раб с царской конюшни и что получил он нечто более дорогое для него – вольноотпущенничество, данное ему боспорским владыкой, как говорится, «под горячую руку».
Победители участвовали в заключительном шествии и жертвоприношениях, после чего дорогие венки из золота и серебра должны были возвратиться в казнохранилище города.
Савмак увидел победительницу на скачках совсем рядом.
Ее раскрасневшееся, оживленное лицо морщилось, когда рабыни осторожно снимали с ее головы жесткий венок, а потом связали непослушные волосы красной лентой. Она уже хотела идти переодеваться, как увидела Савмака. Он смотрел на нее с нескрываемым восторгом, раскрыв и округлив глаза. Девушка приветливо рассмеялась и смело, по обычаю женолюбивой Сарматии, обратилась к нему:
– Я тоже рукоплескала тебе, прекрасный воин! Но не видела тебя на коне! Почему?
– Я не умею ездить так хорошо, как ты, – вспыхнул и смутился юноша. – За меня Лайонак выступил. А я за него боролся и бегал.
– Ах, так? А я хотела бы обскакать вас обоих! Только не здесь, а за городом. Там свободнее, лучше. Поедем завтра? И друга своего не забудь. А?.. Вот посмотришь, что я обскачу вас обоих. Хотя я видела лошадей твоего отца, неплохие.
Савмак еще больше покраснел и забормотал что-то невнятное о действительно неплохих конях своего отца и о том, что он готов завтра испытать их быстроту. Потом он не мог без стыда и досады вспоминать это. Ему хотелось остаться в глазах быстроглазой наездницы с худой шеей и золотыми волосами сыном некоего «богатого отца». Тогда он устыдился своей бедности и проклинал свой судьбу от души.