Восстание на Боспоре

Полупуднев Виталий Максимович

Фалдарн почти одобрительно крякнул. Савмак держался молодцом. Настоящий воин! Такого потерять жалко.

– Говори! – бесновался царевич в исступлении. – Говори – где и когда имел встречи с Саклеевой племянницей? Какие были у вас общие дела?

Хищные ноздри вздрагивали от запаха теплого человеческого мяса, дикое возбуждение охватило Олтака. В нем проснулись инстинкты его полуразбойничьего племени. Он хлестал не останавливаясь, с каким-то зверским наслаждением.

Но пытаемый проявил удивительную

стойкость. Он не оборачивался, стоял на ногах крепко, упершись упрямым лбом в холодную колонну, уже обрызганную его кровью.

– Говори, были ли у тебя шашни с этой девкой! Признаешься – будешь помилован, – требовал Олтак, следуя указанию Алкмены, хотя сам был глубоко убежден в нелепости этого обвинения.

Однако он сам распалял себя, неясные подозрения рождались, множились в ненавидящем сердце. Воин был хорош собою и заслуживал любви женщины. Могла же и Гликерия заглядеться на него. Эти мысли ожесточали Олтака, он рад был бы содрать шкуру с ненавистного и гордого раба, вырвать его сердце.

Послышался топот ног, двери со скрипом распахнулись. Быстро вошли Саклей, возбужденно трясущий острой бородкой, и его младший сын Алцим с обнаженным мечом. За ними ввалилась толпа вооруженных наемников.

– Шашни? – подхватил Саклей, поднимая руки вверх. – О боги, кто это сказал? Уж не ты ли, подлый страж, изменивший своему долгу?.. А ну, отойди, Олтак, я сам допрошу его. Если Савмак заявляет, что он имел связь с моей племянницей, то это касается меня и моего доброго имени.

Он бесцеремонно оттолкнул разгоряченного царевича. Тот хотел ответить тем же, но в грудь ему уперся меч Алцима. Дандариев оттерли к выходу. Олтак с перекошенным лицом схватился было за меч, но перед ним вырос грозный заслон из фракийских копий.

– Так ты хвалишься, что дружил с Гликерией? – задыхаясь от ярости, спросил Саклей, заходя на другую сторону столба, чтобы лучше рассмотреть лицо Савмака.

– Нет! – твердо ответил Савмак. – Никогда я не говорил и не скажу этого. Почему меня спрашивал об этом дандарий – не знаю. Клянусь богами!

– А зачем осмелился говорить с нею в Фанагории и сейчас, стоя на посту? – выкрикнул Олтак.

– Говори! – в свою очередь вмешался Алцим, испытывая непреодолимое желание всадить меч меж лопаток истерзанному узнику.

Он ревновал Гликерию ко всем, хотел оградить ее от чьих бы то ни было притязаний.

– Нечего мне говорить. Видел один раз девушку в Фанагории, говорили мы при всех. Даже Олтак стоял в стороне и видел нашу случайную встречу. Пусть подтвердит.

Все обратились к Олтаку. Тот пожал плечами и кивнул головой утвердительно.

– И это все?

– Все! А что у дверей дворца было, так это многие слышали и видели. Спросите саму Гликерию – разве она обманет вас?

Савмак опустил голову и прижался виском к холодному

камню. Голова кружилась. Но он хорошо видел и слышал. И понял, что попал в цель.

– Вы слыхали? – торжествующе спросил Саклей. – Ты, сотник, писцы и ты, Олтак?.. А?.. О каких же шашнях идет подлая речь? Кому понадобилось замарать непорочное имя моей родственницы и приписать ей связь с низким человеком? Разве она старая вдова, чтобы заводить себе взамен мужа молодого раба? Или развратная гетера, которая перемигивается с воинами, надеясь заработать? Она дочь знатного человека и находится под моей защитой! Каждый, кто захочет ее обидеть, пусть вспомнит обо мне.

И, обратившись к Савмаку, Саклей спросил:

– Готов ли ты и в другом месте, при судьях, поклясться, что сказал правду?

– Готов.

– А под пыткой?

– Готов умереть на огне и железных крючьях за сказанное мною!

Последние слова Савмак сказал с таким подъемом, что не оставил сомнения ни у кого в правдивости своих слов.

Успокоенный Саклей смягченным тоном обратился к сотнику:

– Сколько получил ударов провинившийся воин?

Фалдарн ответил, что много.

– Этого достаточно, чтобы наказать стража за нарушение правил охраны дворца?

– Достаточно, господин, – ответил сотник.

– Но он оскорбил меня, – вмешался Олтак, – поднял на меня руку! Кроме того, царица приказала надеть на него железный ошейник!

– Царица?

Саклей насторожился. Значит, Олтак допрашивает воина по указанию царицы? Алкмене, конечно, нужно хотя бы ложное признание Савмака в связи с Гликерией. Она рассчитывала на самообвинение воина под пыткой. Дело не новое. Этим приемом пользовался и Саклей, когда требовалось. Очевидно, что воин ни в чем не виноват.

Старый вельможа легко разгадал замысел царицы. Даже ее указание надеть на Савмака ошейник было для него ясно. Тогда Гликерию можно было бы обвинить не просто в низкой любовной связи, а в сожительстве с рабом.

Подумав, он приказал Фалдарну:

– Воина Савмака больше не пытать и в узах не держать! В стражу царскую не назначать! Велика его провинность – нарушил правила службы государевой, оскорбил знатное лицо. За это и ответит. А Гликерию он не знал и не знает. Не повинен он здесь.

– Слушаю и повинуюсь, – отозвался просветлевший Фалдарн.

– За нарушение службы он уже получил сполна. За оскорбление царственной особы послать его в порт на разгрузку кораблей! Но ошейника не надевать и кормить лучше, чем портовых рабов! Поработает там, а дальше видно будет.

Подойдя вплотную к Фалдарну, Саклей поднялся на носки и прошептал склонившемуся сотнику:

– Если волос упадет с головы этого человека раньше, чем я скажу, – ответишь ты! Понял? Он нужен мне!

– Понял, господин.