Восстановление
Шрифт:
Она поворачивается ко мне спиной и продолжает говорить:
– Значит, ты блуждаешь здесь, как бродячая собака, и хочешь, чтобы я беспокоилась о тебе? Это в прошлом. Я волновалась в первую неделю, когда ты пропала. Первый месяц. Первый год. Ты знаешь, что значит чувствовать себя брошенным? Нет, - смеется она.
– Конечно, нет. Тебя никогда не бросали. Я всегда была с тобой. Я всегда заботилась о тебе. Всегда. И как ты мне отплатила? Наговорила мерзких слов, а затем пропала без следа!
Она смотрит
– Я перестала волноваться. Ты не более, чем незнакомка, которая случайно зашла в закусочную в паршивую ночь. И что? У нас тут таких много бывает. Бродяги. Путешественники автостопом. Разбойники. Я видела их. Имела с ними дело.
– Мам?
Она смотрит через плечо.
– Что?
– Я люблю тебя.
Она останавливается, пребывая в шоке. Медленно она поворачивается ко мне лицом и моргает, не веря своим глазам.
– Что ты сказала?
– шепчет она.
– Я люблю тебя, мама, - повторяю я. Я встаю.
– Я так и не сказала тебе это перед тем, как уйти. Я не хочу повторять эту ошибку дважды.
Я смотрю в пол.
– Вот поэтому я приехала.
Я иду к двери. Куда мне идти дальше? Я не знаю. Может быть сейчас самое время проглотить гордость и позвонить Джереми. Я могу отправиться туда, откуда пришла. По дороге был еще один придорожный мотель, если я остановлюсь там сегодня вечером, я могу заставить его выслать мне немного денег к утру...
Я нахожусь в нескольких шагах от двери, когда слышу всхлип:
– Лилли, подожди!
Я оборачиваюсь. Моя мама бежит ко мне. Обнимает меня за шею. Она крепко держит меня, чем когда-либо. Ее тело дрожит. Даже сквозь слои влажной одежды, я чувствую ее хрупкость.
Она начинает плакать. Я тоже нахожусь на грани. Эмоции смешиваются с теплом и состраданием, но все же испорчены постоянными источниками обиды и расстояния. Я отказываюсь плакать. Я не буду.
Но затем она отходит, берет в руки мое лицо и гладит щеки так, как она делала это в детстве. Мои стены рушатся. Я тоже начинаю плакать.
– Шшш, шшш. Всё хорошо. Всё хорошо, - воркует она.
– Я просто...я поверить не могу, что это действительно ты. Ты здесь, Лилли. Ты не сон. Ты вернулась!
– Да, - говорю я. Вытираю глаза.
– Я приехала, чтобы найти тебя. Чтобы исправить ошибку.
– Нет, - предупреждает она.
– Не смей винить себя, Лилли Райдер. Ты здесь, и я...я просто не могу в это поверить.
Я моргаю, чтобы не разреветься еще больше. Я смотрю на маму.
– Я замочила твою форму, - говорю я.
Она смотрит на свою рубашку. Она кажется удивлена тем, что находит. Она заглушает смех.
– Не беспокойся об этом, - говорит она мне.
– Пойдем, нужно вытащить тебя из мокрой одежды. Ты совсем замерзла. Как ледышка! Я сейчас принесу тебе горячий шоколад
– Да, - говорю я.
– Да, думаю, что да.
Спустя полчаса, я сижу сгорбившись на табурете, завернувшись в шерстяное одеяло, зачерпывая третью ложку супа из моллюсков.
Мама пошла хлопотать над дальнобойщиками, которые пришли вскоре после того, как я переоделась. Поэтому у нас не было возможности поговорить. В каком-то смысле я рада. Нам надо успокоиться. Мне согреться и снова почувствовать себя собой.
Я наблюдаю за тем, как она работает. Она неплохо справляется, чего я никогда от неё не ожидала. Это полностью расходится с тем бардаком и беспорядком, что были в нашем доме.
Время от времени мы перебрасываемся словами, прежде чем ее внимание переключается на других посетителей. Думаю, мы просто обе ждет, когда закончится её смена. Тогда мы действительно сможем поговорить. Поговорить, и, возможно, самое главное, исправить ситуацию между нами. Или, по крайней мере, попытаться.
Хоть всё и началось хорошо, я всё еще чувствую, что между пропасть. Мне нужно знать правду. О Поле. О ее поведении. О том действительно ли мой отец является тем, кем я думаю, кем Джереми хочет, чтобы я его считала.
Я также хотела бы знать, как она всё это перенесла. Похоже, она хорошо справляется...но по какой-то причине мне трудно поверить в то, действительно ли это так или нет. Как только вошли другие посетители, она стала решительной и деловой. Это противоречит той женщине, которую я знала...с излишним макияжем на лице.
Я понимаю, глядя на нее сейчас, что я была несправедливо сурова с ней в своих мыслях. Мое впечатление было испорчено тем, как мы расстались. Всякий раз, когда я думала о ней, я помнила только плохое. Ничего хорошего.
Я помню, что у Рене всегда было большое сердце. Доброе сердце. Вот только ее сердце и разум никогда не были связаны.
Может быть, потому что я становлюсь старше, я могу смотреть на вещи с ее точки зрения. Люди делали ей больно снова и снова. Но такова была ее природа: ее сердце не позволяло ей оставаться в стороне или уйти от всех, с кем она встречалась.
Не похоже, что она была полной идиоткой. В конце концов я откуда-то получила свои гены. Интеллект, который привел меня в Йель. Всё благодаря ей.
Возможно, если бы у нее было хорошее воспитание, или она сделала бы правильный выбор в юности, она могла бы преуспеть.
На меня снова накатывает чувство вины. Должно быть, она видела то, как я изо всех сил старалась не быть такой, как она, в старшей школе. Она не идиотка. И как больно должно быть смотреть на дочь, которую ты вырастила и так обидела её?