Восставшая из пепла
Шрифт:
Сумерки окутали камыши, и тогда она приготовила небольшую трапезу на костре у нашей палатки. Две девушки уселись есть и снова предложили мне пищу. Я покачала головами. Хуанхад показала на мой шайрин. Похоже, она думала, что я не могу есть в нем. Женщины черного крарла ходили без масок, но явно были знакомы с женскими табу других племен; Хуанхад не пыталась снять с меня маску, хотя и помогла мне снять изодранную «рубашку». Я снова покачала головой, и они вернулись к еде.
Спать они отправились рано, но сперва поместили у полога три сероватых лепешки и кувшинчик с водой — совсем как в тот раз, когда я пришла к ним, чтобы украсть пищу. Той ночью это меня озадачило, но позже, когда я стала понимать их язык,
Утром, прежде чем мы направились к реке, к палатке подошел их вождь.
Он сумел сообщить мне о предстоящей переправе и о том, что племя направляется на восток, однако не к плодородным землям, как я думала, а к морю. Его звали, как он объяснил, Квенекс, и он вежливо выразил желание узнать, как зовут меня. Так как я плохо понимала их речь, личное имя могло быть существенно важным, наверное, даже могло спасти мне жизнь, если меня окликнут во время опасности. Я указала, что никакого имени у меня нет. Он не проявил особого удивления. Мягко коснувшись моего лба, он произнес единственное слово: «Марда». Так, как я выяснила впоследствии, у них называлась слоновая кость.
Мы провели два дня, путешествуя по ивово-зеленой стране за рекой.
Мимо нас струились небольшие речки, направляясь, как и мы, к морю. В сумерках второго дня, выходя из-за деревьев, я увидела у ручья ниже по склону небольшой табун лошадей. Они были дикими, в этом не могло быть никаких сомнений, равно как и в их красоте; не относились они и к породе лошадей-людоедов из долин Эшкорека. Их длинные морды опускались и подымались, изогнутые шеи поворачивались, а черные овальные самоцветы глаз пристально смотрели на людей. Я думала, что они прыгнут в ручей и убегут от нас по обычаю всех диких лошадей, но они не сделали ни единого движения с целью ускакать. Мы тихо прошли мимо них, и они уступили нам дорогу. Я увидела, как Хуанхад протянула руку, а черная шелковая голова потянулась в свою очередь к ней, задев ее плечо. Их вожак кивнул Квенексу, когда тот шел мимо. Лошади не казались ни испуганными, ни надменными. Наверное, они чувствовали, что, по крайней мере, эти люди не вскочат им на спину, не станут их душить, объезжать и выжигать их сильные легкие в угоду войне или человеческой корысти. Думаю, мне не померещилось, что от меня они отвернули головы, вежливо и с достоинством игнорируя мое существование.
Еще через три дня равнина уступила место известнякам и зарослям колючих деревьев. В воздухе наблюдался странный привкус близости моря, которого я еще не знала. Что искали они на соленых берегах, я тоже не знала. Они были народ молчаливый. Меня они не отвергали, но и не заводили со мной панибратских отношений. Наверное, именно из-за этой мягкости и этого защищенного одиночества, а может быть просто потому, что пришло время, началась моя печаль. Никак иначе я не могу определить это состояние. Я не плакала и не предавалась внутренним терзаниям. Меня сковала тяжесть. Она была не сожалением — сожаления бесплодны, и не отчаянием — отчаяние не обязательно беспричинно. Она не была ужасной или невыносимой, хотя причиняла боль. Это ощущение продолжалось три дня и две ночи. И до тех пор, пока оно не прошло, ничто другое меня не беспокоило. А потом я заплакала.
На шестую ночь я ела с Хуанхад у костра; подошла одна женщина и присела вместе с нами, держа на руках ребенка. Я уставилась на этого ребенка сквозь мерцание костра; он был такого же возраста, каким был бы мой собственный ребенок, которого я бросила в крарле Эттука усваивать их отвратительные обычаи, мысли и дела. Прежде я никогда не испытывала никакого ощущения потери, ибо он был частью Вазкора, его навязанной мне воли. Я была рада избавиться от него. А теперь я впервые посмотрела на все иначе. Он ведь был и частью меня. И более того, он был индивидуальной жизнью, новым созданным существом, в жизни которого я, в силу уникальных законов природы, заслужила право принять участие. А я пренебрегла этим правом, выбросила этот подарок, отождествив его с ненавистным трудом.
Я встала и медленно отошла от костра в заросли колючих деревьев. Я цеплялась за них и горько плакала и ошеломленном расстройстве чувств. Однако все это время холодный голос у меня в мозгу шептал: «ЭТО ПРОЙДЕТ, ДУРА. ЭТО ПРОЙДЕТ. ТАКОЕ В ЭТО ВРЕМЯ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ».
Я заснула среди деревьев, ощущая вкус соли у себя на губах от слез и от морского ветра, а когда проснулась, то, думало, поняла, что и слезы-то для меня были роскошью, я не имела права плакать. Я подумала о воине, каким он станет, и о том, как он будет защищать Тафру — свою мать, от глумящегося племени. Я хорошо поступила, оставив ребенка с ней. И было легко отдать то, чего я не желала.
И все же, когда я шла в тот день к неизвестному морю, все призраки и грехи моей жизни являлись воочию и терзали меня. Я мчалась на колеснице в Сиркуниксе, смотрела, как умирает Дарак, размахивала мечом в битвах Вазкора, пятилась от алого омута его могилы. Подо мной пронзительно ржали белые кони, падали, защищая меня, люди с лицами Маггура, Кела, Мазлека и Слора.
На закате подошла Хуанхад и мягко коснулась ладонью моей руки. Я теперь достаточно знала их язык, чтобы понять почти все сказанное ею.
— Что у тебя за беда, Марда? Ты бродишь одна — бормочешь про себя; у тебя жар?
— Да, — сказала я, — это всего лишь жар.
Я ушла в палатку и легла, уставясь на тени до тех пор, пока меня не сморил сон, и я не полетела на огненных крыльях над черными утесами своих сомнений. Внизу огромная полоса воды, наморщенная лунным светом. Я парила над ней и летела на юг, видела побережье, усеянное разрушенными белыми, как кость, городами. Я развернулась к ним и полетела над черными яркими валами моря, туда, где пена рассыпалась серебром по дюнам и бастионам гребенчатых скал, похожих на разбросанные тела драконов, орлов, великанов. Но из белого скелета городов поднялась фигура — Дарак? Вазкор? Он взлетел ко мне, размахивая черными крыльями, и улыбнулся мне, широко разведя руки, — не обнять, а не подпустить меня. Все ближе и ближе — теперь я хорошо разглядела его, косички его черных волос, шрамы на обожженной солнцем коже, племенные украшения, нож на поясе.
— Твой сын, — крикнул он мне через разделяющее нас воздушное пространство. — Воин Эттука! Нравится тебе то, чем ты меня сделала? Я убил сорок мужей, и у меня четыре жены и тринадцать сыновей, а через три дня я погибну от иноплеменного копья меж ребер. Я мог бы быть принцем в Эшкорек-Арноре или в Эзланне. Я мог бы быть королем с подчиненной мне армией, прекрасными женщинами, ублажающими меня, и Силой заставлять всех людей поступать так, как я желаю. Нравится тебе то, что ты сделала? И он выхватил из-за пояса нож и, взмахнув сильными крыльями, развернулся и метнул его. Он полетел ко мне сквозь тьму.
— Он не способен убить меня, — сказала я.
Но затем я увидела нож таким, каким он был на самом деле, или каким он стал. Нож с алтаря под Горой — тот клинок, который мог прекратить мою жизнь, который показал мне Карраказ — Нож Легкой Смерти. Его холодное острие вошло мне в грудь, такое острое, что я не почувствовала его. Я вскрикнула, когда оно по рукоять вонзилось в мое тело.
И нашла вместо смерти лицо Хуанхад и рассвет.
Глава 2