Восставшая из пепла
Шрифт:
— Тебе лучше сказать Эттуку, что у него есть сын. Ему понадобится сообщить; он слишком мало стоил ему, чтобы он узнал о нем иначе.
— Наверное, даже и этого не стоил, — сказала Котта. — Ребенок мал и слаб. Сомневаюсь, что он переживет этот день.
Я вернулась в палатку и опустилась на колени около Тафры. Она спала, обессилевшая, но спокойная, и все же у нее был какой-то неживой вид; часть ее красоты увяла этой ночью, и вряд ли теперь возродится вновь. Мальчик лежал рядом с ней в одной из плетеных корзинок, которые они использовали для новорожденных. Я долго смотрела на него, но затем отошла и уселась в глубине палатки. Мой живот и позвоночник пульсировали одной болью, и я уже знала, что моя утроба
Шум снаружи усилился. Я расслышала женские голоса и шипение мяса на вертелах. День был в самом разгаре.
Через некоторое время острый нож пронзил меня, и потекла без удержу красная жидкость. Я свернулась в комок и оттолкнулась от существа внутри меня, крепко сжав истерзанными руками шест палатки. Если ты хочешь освободиться от меня, тогда уйди, сказала я ему. И, казалось, пришел ответ, очень быстрый и сильный. Это существо слишком большое для меня и никогда не выберется, подумала я, но снова оттолкнулась от него, и мои мускулы затрещали, жалуясь, и я почувствовала, как оно двигается. Затем последовала короткая пауза, но я ощутила сместившееся биение и наконец оттолкнула его к выходу изо всех сил. Казалось, я толкаю с утеса огромный камень; увидела, как он висит, окровавленный, своим внутренним взором. Затем взвыла новая боль, и я вскрикнула, потрясенная ею, долгим криком, который закончился иначе, победно, ибо я поняла, что наконец навеки избавилась от преследующего меня призрака.
Вне меня, но все еще прикованный ко мне, катался сгусток моей ненависти, проклятие, наложенное на меня Вазкором. Я потянулась за ножом Котты и перерезала эту последнюю связь, завязала ее поближе к ребенку, а затем сгорбилась и выгнала из себя послед.
Вот со столь малыми муками и родился мой ребенок.
Мой ребенок, сын Вазкора.
Вытершись досуха губкой, я вымыла его при свете жаровни, глядя на него и все же не видя. Он был очень маленьким, как и сын Тафры, и все же идеально сложенным, вполне здоровым, несмотря на трудности, которые устроила ему я в Белханноре, и другие обстоятельства, подвергшие его испытанию позже. У него была бледная кожа, жемчужная в полумраке палатки, черные глаза, клок черных волос, наследие его родителя (не могу сказать — отца; он случил нас, как другой случает лошадей). Я не испытывала никаких чувств — ни ликования, ни неприязни. Я удалила мертвого младенца Тафры из его плетеной гробницы и заменила его своим. Я не размышляла. Поступок этот казался логичным, четким и очень ловким.
Он махал мне ручонками и терся беспокойной головкой о мягкую подстилку корзинки.
Когда Тафра станет сильнее, она очнется и даст ему молока, и он возмужает среди палаток Эттука, темноволосый, темноглазый, бледнокожий из-за своей умыкнутой матери-иноплеменницы, обладающий — какими дарованиями? Об этом я могла лишь догадываться. Какую гадюку я могла оставить им — какого змея, что ужалит их спустя долгое время после моего ухода. Догадается ли Котта? Наверное, она, которая, казалось, видела, сразу заметит разницу и поймет — но кто ей поверит? Уж Тафра-то не посмеет.
Я завернула мертвого младенца Тафры в одно из одеял, подняла этот сверток и подошла к пологу палатки. Пир весело шел на некотором расстоянии от этого места — дым костра, шум, движение, пение.
Я проскользнула между камней, добралась до неохраняемой изгороди и перелезла через нее.
Я ни в коей мере не ощущала ни слабости, ни раскаяния. Мое решение было слишком быстрым, слишком внезапным, и все же, я думаю, я давным-давно уже знала про него, сама того не подозревая. Во мне не шевельнулось ни малейшего сомнения по поводу того, что я сделала.
Путь из крарла был крутой и ненадежный. Прокарабкавшись примерно с полчаса, я почувствовала усталость и физическую боль. Удалившись за пределы стана на значительное расстояние, я уползла в глубокую расщелину, загороженную нависшими над ней высохшими на солнце кустами, и уснула. Когда я проснулась, надо мной висела черная, как смоль, ночь.
Я выбралась из расщелины и снова зашагала деревянной походкой, по-прежнему сжимая свою ужасную ношу. Наконец мне попался ручей, очень узкий и темный, но почва здесь под ногами казалась помягче. Я выкопала в земле могилу для принесенного мной существа, а затем направилась вниз по течению, нежа ступни в прохладной воде.
Я подошла к лесу ближе к полуночи. Луна отбрасывала прозрачный индиговый свет, и стволы высились, словно тусклые темные колонны, покрытые беспорядочной резьбой и поддерживающие лунный свет на сплетенных ветвях. Под моими ногами — мхи, камни и проросшая меж ними трава. Теплая, безмолвная ночь.
Мне и в голову не приходило, что за мной могут послать погоню. Они упивались своей победой, и, кроме того, я не представляла большой ценности. Я снова улеглась спать под открытым небом, не думая ни о людях, ни об охотящихся животных. Вообще ни о чем не думая.
Утром, плеснувшим с неба тонким золотом, я пробудилась и поняла, что я не только свободна, но также в первый раз с тех пор, как вышла из Горы, действую в одиночку. Без внешних причин, без влияния со стороны других действие, задуманное и исполненное по моей собственной воле.
Утренний холодок, тяжесть молока у меня в груди, боль между бедер казались ничтожной ценой в уплату за это.
Глава 5
Небольшая горка прислоненных друг к другу камней.
Столь знакомая, однако, я не могла вспомнить, откуда, когда лежала под деревьями, глядя на эти камни. За ними — журчание ручья, вдоль которого я шла ночью раньше. Да, наверняка в этом и заключался ответ: камни означали близость воды. Мое тело и рот истомились от жажды. Я поднялась, скрипя каждым своим суставом, и пошла между деревьев к камням, и посмотрела вниз на стремительно струящийся здесь золотистый и словно прозрачный ручей. Сняв черную «рубашку», я стояла по колено в потоке, омывающем прохладой мне кожу, и пила из сложенных ладоней до тех пор, пока намокшая вуаль шайрина не облегла мое горло, а влажные полосы не прилипли белыми прядями к коже. Я провала рукой по животу, кожа все еще дряблая после родов, тем не менее быстро натягивающаяся. Вскоре мускулы и плоть будут твердыми и гладкими. Я с моим уникальным даром исцеления ликовала, плескаясь в ручье.
Медленно я стала сознавать чужое присутствие. Подняв наконец взгляд, я встретила пару ледянисто-желтых глаз. Не думала раньше, что желтый оттенок может быть таким холодным. Вокруг глаз серополосый мех звериной морды, над челюстью выступают острия зубов, уши с кисточками прижаты к голове — дикая кошка горных долин и, вероятно, голодная.
Мы уставились друг на друга, эта хорошо снаряженная, хорошо оснащенная тварь и я, обнаженная, в воде, без ножа для защиты и без оставшихся сил оглушить или убить. В другое время я бы сочла эту кошку очень красивой. Она начала грациозно двигаться по берегу ко мне, сосны за ней упирались в небо, отбрасывая теперь тени, полосатые, как ее шкура. В последний миг она отвела взгляд, опустила голову и принялась пить из ручья, футах в двух оттуда, где стояла я. Я чувствовала ее мускусный запах. Ее язык делал быстрые розовые движения, напоминая мне кошку Уасти. Через некоторое время она подняла морду, всю в бисеринках воды, повернулась и прыгнула назад, туда, откуда пришла, исчезнув в лесу за прислоненными камнями.