Восставшая Луна
Шрифт:
Я предоставил это дело на рассмотрение Адама Селена и исполнительной ячейки.
— Как мне представляется, — сказал я, — система ячеек-троек призвана служить нам, а не связывать по рукам и ногам. Я не вижу ничего дурного в том, что в ячейке у товарища Вилии будет ещё один человек. Это не нанесёт никакого реального ущерба безопасности.
— Согласен, — сказал проф, — но я предлагаю не включать этого лишнего товарища в состав ячейки Вилии. Ей не стоит знать остальных членов этой ячейки. Я вообще не считаю, что её следует вербовать. Вопрос состоит именно в возрасте.
— Согласна, — сказала Вайо, — мне тоже хотелось бы поговорить о возрасте этого ребёнка.
— Друзья мои, — сказал Майк застенчиво. Застенчивость в его голосе прозвучала в первый раз за много недель, теперь он в гораздо большей степени был уверенным в себе руководителем, Адамом Селеном, чем машиной, страдающей от одиночества. — Возможно, мне следовало бы сказать вам об этом раньше, но я уже дал добро на несколько подобных отклонений от правил. Мне казалось, что этот вопрос не заслуживает обсуждения.
— Конечно нет, — подбодрил его проф. — Председатель может действовать в соответствии со своими собственными суждениями. Сколько у нас человек в самой большой ячейке?
— Пятеро. Это двойная ячейка, трое и двое.
— Это не причинило никакого вреда. Дорогая Вайо, разве Сидрис намерена сделать эту девочку нашим полноправным товарищем? Намерена сообщить ей, что мы собираемся устроить Революцию… за которой всегда следуют кровопролитие и беспорядки и которая, возможно, обернётся бедой?
— Она настаивает именно на этом.
— Но, дорогая леди, мы достаточно взрослые люди, чтобы, ставя на карту свои собственные жизни, понимать, чем рискуем. Необходимо, чтобы на эмоциональном уровне имелось осознание того, что такое смерть. Дети редко бывают в состоянии осознать, что они тоже смертны. Можно даже определить зрелость как возраст, когда человек усваивает мысль о том, что он тоже умрёт, и может, не впадая в отчаяние, принять этот приговор.
— Проф, — сказал я, — я знаю достаточно людей, которые, достигнув солидного биологического возраста, так и остались детьми. Ставлю семь против двух, что в нашей партии отыщется несколько таких экземпляров.
— Это бесспорно, мой друг. Я скорее готов поспорить, что незрелыми личностями является половина членов нашей Партии, и, когда наступит развязка, я думаю, нам придётся убедиться в этом.
— Проф, — продолжала настаивать Вайо, — Майк, Мани. Сидрис уверена, что эту девочку уже можно считать взрослым человеком. Я сама тоже так считаю.
— Ман? — сказал Майк.
— Давайте изыщем возможность познакомить её с профом, и пусть он вынесет вердикт. Меня она просто подкупила тем, как безоглядно ввязалась в драку. Если бы не это, я бы не стал поднимать эту тему.
Мы отложили принятие решения и больше не заговаривали на эту тему. Вскоре Хейзел появилась у нас в доме. Она была приглашена к обеду как гостья Сидрис. Хейзел сделала вид, что не узнала меня, я тоже старался не показать, что я её уже видел. Впоследствии я выяснил, что она узнала меня не только по моей правой руке, но и потому, что на том митинге мне на голову водрузила кепку блондинка из Гонконга. Более того, маскировка Вайо не ввела Хейзел в заблуждение: она сумела узнать её по голосу.
Но Хейзел держала язык за зубами. Если она и догадалась, что мы занимаемся конспиративной деятельностью, то не показала виду.
Стальной характер этого ребёнка объяснялся обстоятельствами её жизни. Её, как и Вайо, выслали на Луну вместе с родителями ещё в младенческом возрасте. Её отец погиб в несчастном случае. Её мать винила в этом Администрацию, которая проявляла полное безразличие в вопросе о безопасности условий труда для колонистов-каторжан. Она умерла, когда девочке было пять лет; теперь Хейзел жила и работала в яслях, где мы и отыскали её. В наследство от матери она получила лютую ненависть к Надсмотрщику и Администрации.
Семья, на попечении которой находилась «Качающаяся Колыбель», позволила ей остаться. Хейзел меняла пелёнки и мыла посуду с тех пор, как себя помнила. Она сама научилась читать и могла изобразить печатные буквы. Её познания в математике ограничивались умением считать деньги, которые дети умудряются добывать всеми правдами и неправдами.
По поводу её ухода из яслей поднялся шум: владелица и её мужья заявляли, что Хейзел должна отработать у них ещё несколько лет. Хейзел решила эту проблему, оставив там всю свою одежду и немногие принадлежавшие ей вещи. Мама была рассержена настолько, что была готова втянуть всю семью в громкий скандал. Но я с глазу на глаз сказал ей, что, будучи лидером её партийной ячейки, не хочу, чтобы наша семья лишний раз привлекала к себе внимание, и что Партия заплатит за одежду для Хейзел. Мама отказалась принять деньги, отменила семейное собрание, взяла Хейзел с собой в город и проявила — по Маминым стандартам — экстравагантность в выборе новой одежды для неё.
Так мы и удочерили Хейзел. Я понимаю, что в наши дни для усыновления ребёнка необходимо выправить целую груду официальных бумаг, но в то время это было не сложнее, чем завести котёнка.
Ещё больше шума поднялось, когда Мама решила определить Хейзел в школу. Это не соответствовало ни планам Сидрис, ни тому, чего ожидала сама Хейзел. Мне снова пришлось взять на себя роль буфера, и Мама пошла на некоторые уступки. Хейзел отдали в школу, расположенную рядом с салоном Сидрис. По утрам Хейзел училась, а днём помогала в салоне: закалывала салфетки, подавала полотенца, промывала волосы клиентов — изучала ремесло и выполняла для Сидрис ещё кое-какую работу.
«Кое-какая работа» означала, что Хейзел была командиром «иррегулярных частей с Бейкер-стрит».
Хейзел возилась с детьми на протяжении всей своей короткой жизни. Они её любили, и она могла убедить их сделать всё, что угодно. Она понимала их даже тогда, когда любому взрослому человеку их речь могла показаться просто тарабарщиной, и служила идеальным связующим звеном между Партией и её юными помощниками. Она умудрялась превращать поручения, которые мы давали детям, в игру и умела заставить их играть в неё по установленным ею правилам.