Восточный конвой
Шрифт:
— Ну, об этом вы спросите у нее самой. И вот все о дамах. Рядом с ними сидит любопытный персонаж.
Милов вспомнил: тот, с редкими волосами, у которого стакан вроде бы сросся с рукой, так что без хирургического вмешательства их не разлучить было.
— Да, — согласился Милов, — пока меня усаживали, он успел взять на грудь два веса.
— Ну, это ему как носорогу подснежник. Он не этим примечателен.
— Понял, — ухмыльнулся Милов, притворяясь чуть более захмелевшим, чем был на самом деле. — Он модель, рекламирует мужские прически.
— Не смейтесь над недостатками, друг мой, это нехорошо, у нас не принято. Он отличается от всех нас не прической, а тем, что он тут — единственный технет, чистокровный технет, и не просто технет, а еще и сило!
Милов ощутил, как бодрость его начинает убывать, он вдруг затылком почувствовал чей-то пристальный взгляд и понимал — чьим этот взгляд должен был быть.
— И это никого не смущает?
— А почему это должно нас смущать?
— Мне как-то трудно представить — веселье под официальным надзором.
— Да никакого надзора нет, оставьте!
— Зачем же он тут?
— Затем же, что и вы: чтобы перевести дух, развлечься немного. Ну, и еще — посмотреть на нас, людей, в нерабочей обстановке, так сказать, неофициальной.
— Но зачем им это? Кажется, у них были возможности изучить людей более чем достаточно.
— Затем, что им интересно. Вы представьте себе: раса-то новая, молодая, значит, инстинкт подражания сильно развит, требует применения, а кому им подражать, если не нам, людям? Вот они и перенимают кто что может…
— Не пойму. Они нас считают низшими существами…
— Так это официально; разумеется, спросите любого из них в служебной обстановке, и они вам отбарабанят без запинки: люди свое отжили, люди обречены, люди во всех отношениях менее совершенны, чем они, технеты. Официально. А на самом деле они понимают, конечно, — те, кто вообще имеет желание думать и понимать, — что для того, чтобы не быть примитивными, необходимо иметь за спиной богатую историю, от нее все и идет; а у них истории, естественно, нет, откуда ей взяться, пара десятков лет — это не история, еще даже не серьезный разбег к ней. И вот они, сознательно или нет, смотрят на нас и заимствуют, постоянно что-то заимствуют, перенимают, хотя, может быть, и себе самим в этом до конца не признаются. Так что вы не сомневайтесь: тут они себя не чувствуют на службе, они очень любят, когда мы приглашаем их вот так — провести время, но, знаете ли, без приглашения не явятся; если их не позвать — будут очень переживать, но нахрапом не полезут, не станут ссылаться на то, что власть — у них… Ну, мы и приглашаем, понятно, нам они не мешают, а с другой стороны — это помогает поддерживать неплохие отношения, все же они ведь начальство, и при желании могут нашу жизнь затруднить, отравить, а могут и наоборот.
— Это понятно, однако вы уже не можете высказать вслух что-то из того, что наверняка думаете и что не очень обрадовало бы их.
— Нет, вы напрасно так думаете. Ведь мы — кто? Легальная и признанная оппозиция! Как бы власти ни кочевряжились, они не могут не обращать внимания на мнения остального мира: будь они хоть технетами в квадрате — им в одиночку не выжить, в стране ресурсов меньше, чем в носовом платке.
— В квадрате не выжить, — усмехнулся Милов, — а в кубе?
Силене моргнул озадаченно, потом рассмеялся:
— Вы остряк. Но и Куба выживала, пока в нее вливали — хотя бы нефть… И вот, представления внешнего мира требуют каких-то видимых признаков демократии, а демократия не мыслится без оппозиции. У технетов же оппозиции не может быть принципиально: единомыслие заложено в их конструкцию. Вот им и приходится…
Милов пьяненько ухмыльнулся:
— Ну, а почему бы вам не помочь им в этом? Программировать их, скажем, на два мнения, а не на одно?
— Программировать — какие мнения? Вы о чем?
— Насколько я понимаю, вы ведь здесь и заняты их производством?
Силене ответил совершенно другим — негромким, серьезным голосом:
— Нет. Мы занимаемся совершенно другой проблематикой. И я надеюсь, что у вас хватит такта и рассудка не спрашивать — какой именно! Мы вообще не разговариваем здесь о делах, мы отдыхаем; а если бы тут было принято болтать о работе, то вас бы сюда и на порог не пустили. Не думайте, что интересы государства тут не охраняются. Отнюдь!
— О, — сказал Милов и икнул, — я, видимо, сморозил некую глупость. После четвертой дозы это со мною бывает. Извините великодушно. Итак, вы — оппозиция?
— По сути — нет, конечно. Мы же не политики. Тем не менее пользуемся правом говорить порою и неприятные вещи. Власть делает так, что эти наши упражнения в элоквенции становятся известными за границей — и все сугубо довольны. Кстати, и мы тоже.
— А вы-то чем?
— Ну, например: как вы, возможно, еще не успели узнать, нам покидать эту территорию запрещается. Мы, так сказать, в резервации. И для каждого выхода нужно особое разрешение самого что ни на есть высокого начальства. Разрешение такое в принципе получить можно, но процедура это тягомотная, технеты вообще не любят решать быстро, выработалась у них почему-то такая традиция. А ведь бывает у нас и по чисто деловым вопросам: надо срочно с кем-то увидеться, пока получишь официальное разрешение — надобность эта тридцать раз успеет пройти. Вот и договариваешься тут же, на месте, вот с этими самыми. И для дела польза, и тебе самому приятнее…
— Да, — сказал Милов несколько рассеянно, — это, конечно, выгода существенная. Постойте, о чем это мы с вами?.. Ах, да. Да. И они в самом деле могут это обеспечивать?
— Простите, что именно обеспечивать? ~ Ну, вы говорили о секретности. Не сомневаюсь, что вы ее не нарушаете, но ведь сюда приезжают и уезжают посторонние лица, да и, кроме вас, здесь наверняка есть всякий низший персонал… Обождите, не отвечайте, давайте сперва выпьем, а то я все никак не согреюсь… Они выпили.
— Ну, — проговорил затем Силене, — те, кто занимается черной работой — не люди, а технеты, и они попадают сюда не по своей воле и весьма ограничены в возможностях. Мы получаем их из Системы Порядка, если угодно.
— Мне это вовсе не угодно, — пробормотал Милов, — а точнее, мне все равно, я-то к вам не попаду, уж можете быть уверены. Тем более что у вас вакансий нет.
— Совершенно верно, сейчас нет. Но бывает — кто-то переберет рентген, такой — уже не работник…
— Да, был у меня знакомый врач-рентгенолог, так у него, помнится, были какие-то неприятности по мужской линии… Ну, вы понимаете… — и Милов противно захихикал.
— Да, конечно, — проговорил Силене, — это очень забавно, — и тоже посмеялся.