Восточный конвой
Шрифт:
— Так вот, Чука, сейчас ты если даже и выйдешь из двери и если даже потом доберешься до выхода — а дальше что? В этом-то чехле? — Плям двумя пальцами приподнял подол рубахи. — Ты и ступить не успеешь, как тебя возвратят на место, обездвижив — и тогда уже пойдут строгости. Нет, это не так делается. Но ведь мы сейчас где? Мы — в точке направления. Тут только решают, кому какой ремонт нужен. А сам ремонт — в других местах. Вот когда решат, тогда тебя опять переоденут в нормальное, посадят там внизу в отстойник и будешь ждать, пока не соберется команда туда же, куда и ты. Может, день прокантуешься, а может, и все три. А из отстойника выход — прямо во двор, а во дворе надзор слабый, потому что все знают: нормальный технет не станет уходить — соображает, что самому дороже обойдется. Вот тогда надо только улучить момент — и шмыг за ворота. Лучше всего в такой час, когда собратья либо расходятся по работам, либо возвращаются. На улице тогда — поток. Юркнул — и исчез. Вот так это, Чука, делается..
За дверью послышались приближающиеся шаги.
— Наконец-то заправку несут, — сказал Болт. — А то у меня уже все датчики воют…
Но то были не разносчики. В приотворившейся двери показался слис в розовой оболочке.
— Кто тут Эпсилон?
— Я Эпсилон квадрат восемьдесят четыре…
— Ползи на выход!
6
(118 часов до)
Его привели туда, где он уже был, и за столом сидели те же двое: Куза и второй, вежливый. Снова было пять минут тишины и неподвижности. Потом вежливый проговорил:
— Так вот, Эпсилон, какие дела, бедный ты мой собрат. Плохие дела. Твои. Прямо-таки невыносимо плохи они. Я могу целую вечность искать по всей Технеции дурака, который захотел бы тебе позавидовать — и не найду. Вот так вот.
— Да что ты с ним нежничаешь, коллега, — сказал Куза. — Он же все равно не оценит. Слушай, ты, — обратился он к Мидову, — банные ворота, сейчас ты будешь говорить по делу, и лучше не пытайся нести всякую куинапу, не то придется еще разок тебя встряхнуть, мне это труда не составит. Тебя спрашивают — ты отвечаешь и не лепишь из себя простачка. Вот коллега сейчас доходчиво объяснит, в каком меду ты увяз по уши. А ты насторожись, чтобы потом не пенять на себя. Воспринял?
Милов промолчал.
— Я всегда сочувствовал немым, — в своей мягкой манере произнес вежливый. — Это же очень тяжело, когда ты не можешь сказать собрату всего, что о нем думаешь. Однако ты, собрат, вовсе не самый несчастный экземпляр в стране: слух ведь у тебя в сохранности и зрение тоже. Так что сейчас ты четко услышишь, что думаем о тебе мы — у нас-то хватит слов, чтобы донести это до тебя; и зрение у тебя тоже достаточно острое, чтобы увидеть свою перспективу, пусть даже не в цвете, а в черно-белом изображении. Только белого там окажется очень-очень немного, поверь мне. И поверь также, что я тебе по-настоящему сочувствую, и если ты дашь возможность чем-нибудь помочь тебе, я сделаю это с радостью.
— Да не распинайся ты, коллега, — снова вступил Куза. — Он же смотрит на нас и думает — ох, как нехорошо, недостойно он думает, брат буду. И эта протоплазма, будь уверен, сейчас воображает, что будет водить нас за нос, а мы пойдем за ним, как игрушка на веревочке. Не могу — до чего хочется еще разок дать ему встряску.
— Надеюсь, что до этого не дойдет, брат, — сказал вежливый с надеждой в голосе. — Так вот, собрат, послушай. Мы, по сути дела, добрые технеты, и поэтому даем тебе полную возможность выбрать такой вариант поведения, какой больше всего тебе понравится. Теперь напрягись, чтобы не упустить ни единого моего слова. Вариант первый: ты признаешь без всяких запирательств, что ты — пассажир с потерпевшего аварию самолета. Следовательно — человек, а вовсе не технет. И ты, оказавшись на территории Технеции, не присоединился к остальным пассажирам и экипажу, которые законопослушно передали себя в распоряжение властей и сейчас чувствуют себя намного лучше, чем ты, поверь мне: они, люди, находятся среди людей и вовсе не обязаны соблюдать все нормы технетской жизни…
«А вот здесь ты уже начинаешь врать, уважаемый, — подумал Милов. — А врать — значит, проявлять слабость. Если бы вы на самом деле полагали, что я — человек, отколовшийся от попавших в катастрофу, то поняли бы, что такие вещи, как нападение на охрану, а затем уход в лес, делаются не по наитию, а по домашней заготовке, а значит — я в курсе. И вряд ли ты хочешь этим сказать, что им помешали уйти или перехватили в лесу: будь это так, поднялся бы такой шум, что и до меня дошло бы — хотя бы там, на веселой вечеринке…»
— Ты выбрал иной путь, — продолжал меж тем технет. — Пробравшись в запретную зону, ты напал на специальную автоколонну! Ну, а теперь объясни же нам: по какой причине ты это сделал? Из страха? Непохоже; ты не производишь впечатления очень уж боязливого субъекта. Значит, по иным соображениям? По каким же именно? У тебя была какая-то задача? Ты разведчик? Ты заброшен к нам, чтобы красть наши секреты? Какие? Технологические? Военные? Политические? Если ты ответишь на эти вопросы, я, конечно, не обещаю, что мы немедленно выпустим тебя через границу; ты ведь все равно не поверил бы, даже если бы я пообещал. Но могу сказать, что в таком случае ты наверняка сохранишь жизнь, а пока человек жив — он, как говорят, продолжает надеяться; нам, технетам, это не очень понятно, но мы допускаем, что так оно и есть. Итак, это был первый вариант: чистосердечное признание. Помолчим минуту, чтобы ты как следует усвоил то, что я сказал.
Он умолк. Куза проговорил:
— Слушай, дай-ка я щелкну его разок по панели, чтобы он и правда задумался всерьез.
— Обожди, коллега, — попросил вежливый. — Люди, как тебе известно, существа слабые, и, может быть, именно такое воздействие помешало бы ему углубиться в размышления. А ведь он сейчас размышляет, готов спорить на что угодно. Наберись терпения, верный мой соратник.
Куза набирался терпения недолго: несколько минут быстро проскользнули в молчании.
— Значит, не желаешь, — вздохнул вежливый. — Что же, была бы, как говорится, честь предложена… Слушай теперь второй вариант. Ты не пассажир, тогда ты. Эпсилон, — да-да, по второму варианту ты человек или даже скорее технет, весьма враждебный нам, чуждый — иначе ты, будучи нормальным гражданином Технеции, не стремился бы прорваться на Круг с очевидной целью испортить сырье и нарушить постоянный процесс производства нас, технетов, — процесс, на котором основано теперешнее, а еще больше — будущее могущество нашего неповторимого государства, нашей великой расы. Теперь снова сосредоточь все свое внимание на том, что услышишь: если справедлив этот вариант, то тебе предстоит опять-таки чистосердечное признание и исчерпывающий рассказ о том, кто руководил тобой и направлял твои безумные действия — не с востока ли? Не было ли у тебя какого-то выхода на конвой; какой была твоя конечная цель — не собирался ли ты, к примеру, в случае успеха перебросить сырье через ближайшую границу, тем самым оставив нас без возможности дальнейшего производства? Где и когда зародилась сама идея? Где находится руководивший тобой центр? В Москве, может быть, а? Много ли еще подготовлено таких агентов, как ты, где именно их готовят, в каких лагерях и школах, где они располагаются? Действовал ли ты по уговору с тем, кто два дня назад пытался пробраться в Круг, но был остановлен нашей бдительной охраной? Кто он таков, откуда и где находится сейчас? Зачем ему понадобилось пробраться? Ты дашь нам всю информацию, все свои связи — и в стране, и за рубежами. Если ты выполнишь наши условия — твои дела могут оказаться даже лучше, чем ты предполагаешь: допустим, мы пожелаем найти с тобой общий язык и дать тебе возможность искупить свою вину. Мало того — ты не только останешься в порядке, но и получишь хороший шанс жить намного лучше, чем до сих пор — если ты человек, и выйти совсем на другой уровень реализации смысла — если технет. Мы ведь понимаем, что лес — не лучшее место в Технеции для способного и честолюбивого существа. Вот второй вариант из возможных для тебя, и ты можешь вертеть его в голове еще целых пять минут.
«А вот это уже что-то новое, — подумал Милов. — Относительно этого нападения я ничего не успел узнать. Кто же это? Экипаж? Нет, перед ними таких задач не ставилось. Значит, кто-то действует здесь на свой страх и риск. Но это явно не та оппозиция, с которой я уже знаком. Ладно, запомним это, как еще один повод для размышлений…» И тут его словно осенило: это же Мирон был, конечно же. Мирон; Ваня, который пошел в лес по грибы и которого, по слухам, съел волк. Волк, однако, в этом не уверен. Ах, Мирон, Мирон… И Леста ведь не случайно заговорила об этой попытке там, сразу после задержания Милова: услышала о происшествии, сообразила, кто был тот подстреленный, и решила сразу же предупредить Милова, а он только сейчас понял.
— Зря ты с ним цацкаешься, собрат, — сказал Куза и лениво поднялся. — Он, похоже, слишком тупой даже для изношенного технета.
— Я, коллега, — ответил вежливый, — существо терпеливое. И никогда не теряю веры в лучшее.
— Ну, дело твое, — Куза пожал плечами. — Схожу-ка я, подзаправлюсь немного, а то от этой бестолковщины энергия уходит без толку. Тебе принести чего-нибудь?
— Прихвати. А впрочем, нет, не надо. Потом, когда с этим закончим. Представляется мне, что это потребует еще самую малость времени.