Восточный конвой
Шрифт:
Какая-то мысль, вернее, хвостик ее, промелькнула в голове, но сейчас не время было задумываться над этим: шофер вот-вот вылезет из кабины, и надо было мигом решать, что делать с ним и что — с собой. Кажется, смутно вспоминаться стало, действительно пересекался он когда-то с этим ярилой; да, похоже, это ярило был, но какой-то стороной прикасался и к гадости — уж не взяли ли его тогда на кайф-базаре? Повязали тогда большую кодлу, и, верно, пришлось ему тянуть долгонько до звонка, если на всю жизнь затаил он обиду и сейчас, через немало лет, опознал. Он, значит, полагает, что по его душу я и сюда явился; наверное, есть за ним что-то такое, только я об этом ничего не знаю и не до него мне совсем. Но раз он напуган — постарается меня начисто заделать, а мне сейчас нарезать дубаря вовсе не в цвет-Незаметно и сам Милов стал думать по фене — старое нахлынуло. «А в молодости все мы были решительными и скорыми на действия», — подумалось мельком. Иначе не выжить было в годы крутого расцвета уголовщины после распада Империи, о которой Милов и сейчас еще вспоминал, как о стране спокойствия — хотя на самом деле далеко не так было. Но что пройдет — то будет мило…
Он затаился у задней стенки длиннющего фургона в ожидании водилы, но тот все медлил, — наверное, решил поинтересоваться зажитком своего коллеги, где-то задержавшегося к собственному ущербу. Ну что же (продолжал Милов размышлять в том же духе), дорогой утюг, придется и мне с тобой поступить круто, потому что зуб даю — у тебя перышко где-то под рукой. У меня ничего такого нет, однако же обойдемся, надо думать, и своими силами…
Негромко хлопнула наконец дверца, и визитер из прошлого тенью заскользил от машины, шагов через десять остановился, прислушиваясь, и тронулся дальше. Туда, где, по его расчетам, должен был бы сейчас коротать время Милов.
5
(55 часов до)
Милов же шел за ним в десяти-двенадцати метрах, от дерева к дереву, шел легко, как бы пританцовывая на чуть согнутых ногах, словно играл в баскетбол и ему предстояло сейчас прорваться под корзину, лавируя среди массивных и готовых отразить его защитников. Скользил, пытаясь на ходу оценить обстановку. «Предположим, я там и нахожусь, куда он идет. Допустим, он меня нашел. Ну и что — прямо там, у всех на глазах, и нападет? Да нет, конечно, этого он себе не позволит. Ему придется меня вызвать, заинтересовав чем-то, отвести подальше в сторонку и уж там, поодаль от взглядов, освежевать скотинку. Да и вызвать он постарается так, чтобы никому это в глаза не бросилось — иначе, как только найдут тело, заподозрят его, а он всего-навсего шофер, не депутат парламента и неприкосновенностью не пользуется. Значит, последует с его стороны какая-то хитрость — не весьма сложная, особой остротой ума эта клиентура никогда не отличалась, зато подлостью — да, этого у них навалом… Но и мы со своей стороны постараемся что-нибудь этакое придумать. Понятно, его больше всего устроит, если труп обнаружится далеко не сразу, а тогда, когда и он будет далеко, да никто и не вспомнит, где и когда видели меня в последний раз и при каких обстоятельствах я исчез; и прежде всего подумают, что сбежал, и так будут думать, пока не отыщут. А отыскать могут лишь времечко спустя, если упрятать меня в соответствующем месте. Где же туг у нас поблизости такое местечко?»
Милов быстро сообразил — где и теперь уже мог со стопроцентной вероятностью сказать, куда поведет его шофер для важного якобы разговора. Предложит что-нибудь вроде: я тебя не знаю, ты — меня, разойдемся мирно… Только я ему не поверю.
«А неплохо было бы так разойтись, — подумал Милов, теперь уже не преследуя противника, но напрямик — через кустарник — направляясь к своему-и всего звена — пристанищу, где шофер и должен был через пару минут его обнаружить. Неплохо было бы, потому что, если говорить откровенно, не очень хочется мне убивать, я не за этим сюда прибыл, никто мне этого не поручал, да и вообще у нас это принято лишь в крайних случаях и лучше всего — находясь в состоянии самообороны. Ну конечно, первый ход сделает он, так что это и будет самооборона — и все равно, с радостью обошелся бы без крайней меры. Я ведь не о суде думаю, а о душевном покое — а его никто тебе не даст, кроме собственной совести… Но с другой стороны, Милов, ты ведь раздумывал над тем — как возникнет в Восточном конвое водительская вакансия? А вот сейчас она и возникнет, прямо на твоих глазах и при твоем активном и непременном участии. И хорошо бы, если бы поскорее она возникла, потому что время связи все сокращается. Да и к тому же, — прибегнул он к уже привычному оправданию, — не человека ведь станешь устранять, а всего лишь выведешь из строя механизм…» О своей гипотезе Милов сейчас предпочел не вспоминать: очень уж некстати она была.
«Но и он, — продолжал соображать Милов, уже приближаясь к бараку, — он тоже ведь в этом деле не профессионал, во всяком случае, насколько я могу вспомнить, он деловой, но не мокрушник, не утюг, это я его сгоряча так обозвал. Может, ему и на самом деле будет легче разойтись добром?»
Тут же он сам усмехнулся собственному прекраснодушию. Нет, на это плохой расчет. Его совесть мучить не станет. Наоборот. Тем более что практически все это он может сделать безнаказанно. Тут, похоже, технетами не очень дорожат — да и что дорожить, если они всего лишь техническое устройство?
Милов уже подошел к своему бараку, но входить не стал, а остановился неподалеку от входа — встал так, чтобы слабая лампочка над дверью освещала его: решил облегчить злоумышленнику выполнение его задачи, вернее — первой ее части. При таком мнимом везении уголовник даже расслабится слегка — это тоже свою роль сыграет. Ага, вот и он — легок на помине…
Действительно, темная фигура сформировалась в десятке метров от Милова и стала неторопливо приближаться, — видимо, тот пытался различить, кто же это торчит на свежем воздухе в ожидании вечерней заправки. Пытался, но еще не узнал.
"Ладно, — подумал Милов, — напарника у тебя нет, и это очень хорошо, ты даже не представляешь, давний мой дружок, как это для меня хорошо, а для тебя, враг ты мой нахальный, наоборот, очень и очень плохо… Ну иди, иди сюда, приятель, тебе же хочется и на этот раз поизмываться… А я — видишь, я уже заметил тебя и испугался, — я отойду немного в сторону, как бы заранее отступая. Шажок в сторону, еще шажок… И для экономии времени — в том направлении, где в нескольких сотнях метров лежит в тайничке твое средство связи.
Шофер на этот раз не стал задевать его ни ногой, ни локтем. Но, приблизившись вплотную, лишь склонился к уху, продолжая усмехаться так, словно собирался рассказать какой-то сальный анекдот. И проговорил негромко — так, чтобы одному только Милову услышать, обдав при этом весьма ощутимым запахом хорошей заправки:
— Отойдем-ка в сторонку — потолкуем… Что-то странное почудилось Милову в интонации водителя: какая-то эмоциональная нотка, что ли, вообще-то технетам не свойственная. И это было любопытно. Тем не менее Милов постарался не проявить ни малейшей заинтересованности.
— Не положено, — ответил он так, как и полагалось сказать технету, знающему, что через несколько минут последует вечерний торжественный ритуал.
— Мы раз-два. Не пожалеешь.
Милов пожал плечами. Движение это, как он успел давно заметить, было свойственно технетам не в меньшей степени, чем людям.
— Но чтобы сразу, — предупредил он и послушно, как бы ни о чем не подозревая, последовал за шофером.
6
(54 часа до)
Технет шел вырубкой, перешагивая через низкие пеньки, а толстые обходя. Похоже, направлялся он к высоким штабелям, сложенным из бревен, заготовленных в последние дни и еще не вывезенных.
Милов шел за ним в двух шагах. Очень хорошо, очень правильно шел шофер — направлялся прямо к миловскому схрону.
Пройдя шагов пятьдесят, Милов остановился. Окликнул:
— Эй, урка!
Шофер оглянулся рывком, среагировал подсознательно.
— Дальше не пойду, — сказал Милов. — Работа ждет. Есть что сказать — говори здесь.