Вот так мы теперь живем

Троллоп Энтони

Леди Карбери, как хозяйка, должна была сказать любезное словечко каждому и выполнила свою задачу. Однако все это время она думала о своем сыне и мисс Мельмотт, так что наконец решила отвлечь мать от дочери. Сама Мари была не прочь поговорить с сэром Феликсом. Он никогда ей не грубил, никогда не выказывал презрения, и он был так красив! Бедняжка совершенно растерялась из-за множества таких разных женихов, ничего не понимала в своей новой жизни, страдала оттого, что отец то неделями не замечает ее, то обрушивается на нее в припадках гнева, не доверяла своей мнимой матери – бедная Мари родилась до того, как ее отец стал женатым человеком, и про судьбу настоящей своей матери ничего не знала, – и немудрено, что она хотела выйти замуж хоть за кого-нибудь. Ей уже пришлось пережить очень разные фазисы. У нее сохранились обрывочные воспоминания о

грязных улочках немецкого квартала в Нью-Йорке, где она родилась и прожила первые четыре года, и о нищей забитой женщине – своей матери. Она помнила море и то, как страдала морской болезнью, но не помнила, была ли с ней мать. Потом она бегала по улицам Гамбурга, иногда очень голодная, иногда в лохмотьях, – и смутно помнила, что у отца были тогда какие-то неприятности и он надолго исчез. У нее были свои подозрения, что с ним случилось, но она ни с кем ими не делилась. Потом отец женился во Франкфурте на ее нынешней матери. Это Мари помнила отчетливо, и квартиру, где они жили, и то, как тогда ей говорили, что она должна быть еврейкой. Но скоро все переменилось. Из Франкфурта они переехали в Париж и теперь называли себя христианами. В Париже они время от времени меняли квартиры, но жили всегда хорошо. Экипаж иногда держали, иногда нет. Наконец она подросла настолько, что стала понимать – о ее отце много говорят. Отец всегда был к ней то требовательным, то равнодушным, но не жестоким. В то время он сделался жесток и к ней, и к жене. Мадам Мельмотт часто плакала и говорила, что они разорились. И тут на них свалилась неожиданная роскошь – особняк, экипажи и лошади почти без счета. В дом потянулись смуглые люди в засаленной одежде, которых принимали по-царски; по большей части мужчины, женщин с ними почти не было. Мари в ту пору только-только исполнилось девятнадцать, выглядела она семнадцатилетней. Внезапно ей сообщили, что она едет в Лондон. Переезд прошел с большой помпой. Сперва ее отвезли в Брайтон, где сняли полгостиницы, затем на Гровенор-сквер и сразу выставили как товар на брачном рынке. Никогда Мари не было настолько плохо и страшно, как в первые месяцы, когда ее пытались сбыть Ниддердейлам и Грасслокам. Она была так перепугана, что не смела возражать, но все равно думала про себя, что хотела бы как-то участвовать в выборе собственной судьбы. По счастью, первые попытки сбыть ее Ниддердейлам и Грасслокам закончились ничем; постепенно она немного набралась храбрости и начала думать, что, возможно, есть надежда избежать брака с тем, кто ей не по вкусу. И еще она начала думать, что есть человек, брак с которым будет ей по вкусу.

Феликс Карбери стоял, прислонившись к стене, а она сидела на стуле близ него.

– Я люблю вас больше всего на свете, – произнес он, не понижая голоса и как будто не заботясь, что услышат другие.

– О, сэр Феликс, прошу вас, не говорите так.

– Вы не услышали ничего для себя нового. А теперь скажите, что будете моей женой.

– Как я могу ответить сама? Все решает папенька.

– Можно мне пойти к нему?

– Да, если хотите, – чуть слышно прошептала она.

Так богатейшая наследница нашего времени (да и любого времени, если люди не врут) пообещала свою руку нищему.

Глава XII. Сэр Феликс в доме своей матери

Когда гости ушли, леди Карбери отправилась искать сына – не рассчитывая его найти, ибо каждый вечер он пунктуально проводил в «Медвежьем садке», – но все же со слабой надеждой, что ради такого особого случая он остался рассказать ей о своем успехе. Она видела перешептывания, наблюдала, с какой хладнокровной наглостью говорил сэр Феликс, и, не слыша слов, почти точно угадала миг, когда он сделал предложение. Еще она видела робкое лицо девушки, ее потупленный взор, нервные движения рук. Как женщина, за которой ухаживали и которая сама когда-то мечтала о любви, леди Карбери очень не одобряла поведение сына. И все же как велика будет победа, если все получится, если девушку не разочаруют такие прохладные ухаживания, а великий Мельмотт примет за свои деньги столь скромный титул, как у ее сына!

– Я слышала, как он ушел из дома еще до отъезда Мельмоттов, – сказала Генриетта на слова матери, что та пойдет к нему в спальню.

– Мог бы сегодня и остаться дома. Как ты думаешь, он сделал ей предложение?

– Откуда мне знать, маменька?

– Мне казалось, тебе должна быть небезразлична судьба твоего брата. Я уверена, что сделал. И что она согласилась.

–

Если так, я надеюсь, он будет к ней добр. Надеюсь, он ее любит.

– Отчего ему ее не любить? Девушка не обязательно должна быть ужасна только из-за того, что богата. В ней нет ничего отталкивающего.

– Да, ничего отталкивающего. Не знаю, есть ли в ней что-нибудь привлекательное.

– А в ком есть? Мне кажется, ты совсем не думаешь о Феликсе.

– Не говори так, маменька.

– Ты о нем не думаешь. Не понимаешь, чего он может достичь, если получит ее деньги, и что будет, если он не женится на богатой. Он разоряет нас обеих.

– Я бы на твоем месте ему этого не позволяла.

– Легко сказать, но я не бессердечна. Я люблю его. Не могу смотреть, как он голодает. Только подумай, он может получить двадцать тысяч годовых!

– Если Феликс женится только ради этого, не думаю, что они будут счастливы.

– Иди лучше спать, Генриетта. Ты никогда не хочешь меня утешить.

Генриетта ушла, а леди Карбери просидела в ожидании сына всю ночь. Она поднялась в спальню и переоделась из парадного платья в белый шлафор. Сидя перед зеркалом и снимая накладные волосы, леди Карбери призналась себе, что не молодеет. Она лучше большинства сверстниц умела скрыть приметы возраста, и все же они подбирались к ней: на висках проблескивала седина, у глаз собрались морщинки, которые легко убирались косметикой, усталые складки в уголках губ на людях разглаживала привычная самоуверенность, но стоило остаться наедине с собой, как они появлялись вновь.

Однако она не собиралась горевать из-за того, что стареет. Для нее, как и для большинства из нас, счастье всегда было в будущем – еще чуть-чуть, и удастся его настичь. Леди Карбери не ждала счастья в любви и потому не особо огорчалась, что красота уходит. Она так и не решила окончательно, что сделает ее счастливой – ей смутно рисовалось положение в свете и литературная слава, причем к мечтам всегда примешивалась мысль о деньгах. Впрочем, сейчас все страхи и надежды леди Карбери были сосредоточены на сыне. Не важно, сколько проседи у нее в волосах и как недобр мистер Альф, если ее Феликс женится на мисс Мельмотт. С другой стороны, ни жемчужные белила, ни «Утренний завтрак» не помогут, если не спасти Феликса. Итак, она спустилась в гостиную, где, даже задремав, точно услышит, как ключ повернется в двери, и стала ждать с томиком французских мемуаров.

Несчастная! Она вполне могла бы лечь и проснуться в свое обычное время, ибо, когда подъехал кэб сэра Феликса, был уже девятый час и давно рассвело. Ночь прошла ужасно. Она и впрямь задремала, огонь в камине почти прогорел и не захотел разгораться заново. Когда она не спала, ей не удавалось сосредоточиться на книге и время тянулось бесконечно. И ее ужасала мысль, что он играет в такой час! Зачем ему карты, если состояние мисс Мельмотт готово упасть в его руки? Как глупо рисковать здоровьем, репутацией, красотой, теми немногими средствами, которые сейчас так нужны для его великого плана, и ради чего? Ради суммы, ничтожно малой по сравнению с деньгами мисс Мельмотт! Но вот он наконец приехал! Она терпеливо дождалась, когда он сбросит шляпу и плащ, затем вошла в столовую. Свою роль она продумала и заранее решила, что не скажет сыну ни одного резкого слова, так что теперь постаралась встретить его улыбкой.

– Матушка, отчего ты не спишь в такой час? – воскликнул он.

Лицо у него было красное, походка – вроде бы немного нетвердая. Мать никогда прежде не видела его во хмелю, и мысль, что он может быть пьян, ужасала ее вдвойне.

– Я не могла лечь, пока не увижусь с тобой.

– А почему? Зачем тебе было меня видеть? Я иду спать. Успеем еще наговориться.

– Что-нибудь случилось, Феликс?

– Что могло случиться? Мы немного повздорили в клубе, вот и все. Я сказал Грасслоку, что о нем думаю, ему это не понравилось. Я и не хотел, чтобы ему понравилось.

– Вы будете драться, Феликс?

– На дуэли? О нет, ничего такого захватывающего. Поколотит ли кто-нибудь кого-нибудь, сейчас сказать не могу. Позволь мне уже лечь, я без сил.

– Что тебе сказала Мари Мельмотт?

– Ничего особенного. Господи, матушка, неужели ты думаешь, что я в силах говорить о таком в восемь утра, после бессонной ночи?

– Если бы ты знал, сколько я из-за тебя выстрадала, ты бы сказал мне хоть слово.

Она с мольбой взяла сына за руку, заглянула в его багровое лицо и налитые кровью глаза. Теперь она не сомневалась, что он пил – от него пахло спиртным.