Вот так мы теперь живем
Шрифт:
– Но я совершенно не хочу пытаться. Господи! Это совершенно не в моих привычках, матушка.
– Я знала, что он откажется, – сказала Джорджиана.
– Это поправило бы все наши дела, – заметила леди Помона.
– Значит, они останутся как есть, если ничто другое их не поправит. А вот и родитель. Я слышу его голос. Ну, сейчас будет крик.
И тут в комнату вошел мистер Лонгстафф.
– Дорогой, – сказала леди Помона, – у нас Долли.
Отец кивнул сыну, но ничего не сказал.
– Мы просим его остаться и пообедать, но он
– Только не знает куда, – вставила София.
– Мой человек знает – он все записывает. Сэр, люди из Линкольнз-Инн прислали мне письмо. Хотят, чтобы я поговорил с тобой насчет какой-то продажи. Вот я пришел. Это ужасная канитель, потому что я ничего в таком не понимаю. Может, и продавать-то нечего. Если так, я могу уйти.
– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал отец. – Незачем беспокоить твою мать и сестер делами.
Сквайр вышел из комнаты, Долли – за ним, на прощанье скорчив сестрам мученическую гримасу. Три дамы с полчаса сидели за чаем, дожидаясь – не результата переговоров, поскольку не думали, что им его сообщат, – но добрых либо дурных знаков, которые можно будет прочесть в поведении сквайра. Долли они снова увидеть не рассчитывали – быть может, по меньшей мере месяц. Все их со сквайром встречи заканчивались ссорой, и Долли с необычным для него упорством противился любым посягательствам на свои права. Через полчаса мистер Лонгстафф вернулся в гостиную и сразу объявил приговор:
– Дорогая, в этом году мы не вернемся из Кавершема в Лондон.
Он пытался говорить с величавым спокойствием, однако голос у него дрожал от чувств.
– Папенька! – воскликнула София.
– Дорогой мой, ты это не всерьез, – проговорила леди Помона.
– Конечно, папенька это не всерьез, – сказала Джорджиана, вставая.
– Совершенно всерьез, – ответил мистер Лонгстафф. – Мы уедем в Кавершем дней через девять и больше в этом году в Лондон не вернемся.
– У нас уже назначен бал, – сказала леди Помона.
– Придется отменить. – И с этими словами отец семейства удалился в свой кабинет.
– Папенька не мог правда так решить, – сказала София.
– Он правда так решил, – в слезах проговорила леди Помона.
– Тогда пусть перерешит, вот и все, – объявила Джорджиана. – Долли сказал ему что-то очень грубое, а мы страдай. Зачем было ехать в Лондон, если он собирался забрать нас до начала сезона?
– Интересно, что сказал ему Адольфус. Ваш папенька всегда так суров к Адольфусу.
– Долли может сам о себе подумать. И думает, – ответила Джорджиана. – Долли не думает о нас.
– Нисколечки, – добавила София.
– Я скажу, что ты должна сделать, маменька. Просто не уезжать. Объявить, что не сдвинешься с места, пока он не пообещает привезти нас обратно. Я так точно не сдвинусь – если он не вынесет меня из дома на руках.
– Дорогая, я не могу такого ему сказать.
– Тогда я скажу. Похоронить нас на целый год без единого человека рядом, кроме замшелого старого епископа
– Какая ты злая, Джорджиана. Она мне не приятельница.
– Но ты будешь принимать ее в Кавершеме. Не понимаю, отчего ты именно сейчас вздумала ехать в Кавершем.
– Все уезжают из города на Троицу, дорогая.
– Нет, маменька, не все. Люди понимают, как трудно ездить туда-сюда. Примеро не едут. Я в жизни о таком не слышала. Во что он хочет нас превратить? Если он решил сэкономить, почему не заколотить Кавершем и не уехать за границу? Кавершем обходится гораздо дороже нашей жизни в Лондоне, и, по-моему, это самое скучное место в Англии.
Вечер на Брутон-стрит прошел невесело. Делать было нечего, все сидели мрачные. Если дамы и вынашивали мятежные планы, вслух ничего не говорилось. Обе девицы молчали, а когда отец обращался к ним, отвечали односложно. Леди Помона плохо себя чувствовала и, устроившись в уголке дивана, вытирала слезы. Ей пересказали разговор Долли с отцом. Долли не соглашался на продажу Пикеринга, если половину денег сразу не отдадут ему. На слова, что продажа затевается, чтобы освободить от долгов Кавершем, который со временем достанется ему, Долли ответил, что у него есть собственное имение, которое тоже немного заложено и больше нуждается в выкупе. По всему получалось, что Пикеринг продать невозможно, и в итоге мистер Лонгстафф твердо решил сократить в этом году лондонские расходы.
Дочери, уходя спать, как всегда, поцеловали его в голову, однако нежности в их поцелуях не было.
– Не забывайте: если у вас в городе остались дела, их надо сделать на этой неделе, – сказал отец.
Они слышали его слова, но удалились в горделивом молчании, не снизойдя до ответа.
Глава XIV. Усадьба Карбери
– Мне не кажется, что это очень хорошо, маменька, вот и все. Конечно, если ты твердо решила ехать, я должна ехать с тобой.
– Что может быть естественнее, чем поехать в гости к собственному кузену?
– Ты знаешь, о чем я, маменька.
– Я уже обо всем договорилась, душа моя, и, по-моему, ты говоришь глупости.
Разговор произошел после того, как леди Карбери объявила дочери свое намерение провести Троичную неделю в гостях у кузена Роджера. Генриетту очень огорчало, что ее везут в дом человека, который в нее влюблен, пусть даже он ей и кузен. Однако деваться было некуда. Она не могла остаться в городе одна, не могла даже высказать своего огорчения никому, кроме матери. Леди Карбери предусмотрительно написала письмо до того, как поговорить с дочерью.