Вот я
Шрифт:
– Он понимает, что ты говоришь.
– А вот ты нет. Твоя собака…
– Наша собака.
– …Умнее моего мужа.
И тут Джейкоб заорал. Это был первый раз, когда он повысил голос на Джулию. Вопль рос в нем все шестнадцать лет брака и четыре десятилетия жизни, и пять тысячелетий истории человечества – вопль, обращенный на Джулию, но одновременно и на всех людей, живых и живших, но в первую очередь на него самого. Год за годом Джейкоб неизменно оказывался где-то не здесь, словно в подвале за
Он прошел четыре шага, так что линзы его очков оказались так же близко к глазам Джулии, как и к его собственным, и заорал:
– Ты мне ненавистна!
Несколькими минутами раньше она сказала Джейкобу, что самым печальным для нее было понять, что она совсем не опечалена. Тогда это было правдой, но теперь все изменилось. Сквозь призму слез она видела кухню: треснувший резиновый уплотнитель на кране, решетчатые окна, которые пока еще выглядели прилично, но рассыпались бы, если покрепче ухватиться за раму. Видела гостиную и столовую: по-прежнему прилично выглядят, но там уже два слоя краски поверх слоя грунтовки поверх полутора десятков лет медленного разрушения. И вот он: ее муж, но не партнер.
Однажды Сэм, тогда третьеклассник, вернувшись из школы, взволнованно сообщил Джулии:
– Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем яблочная кожура.
– Что?
– Если бы Земля была размером с яблоко, атмосфера была бы тоньше, чем его кожура.
– Наверное, у меня не хватает ума понять, что в этом интересного. Можешь объяснить?
– Посмотри вверх, – сказал Сэм. – Тонко? Как кажется?
– Потолок?
– Представь, что мы на улице.
Панцирь был так тонок, но всегда казался надежным.
На блошином рынке они как-то, десятками воскресений ранее, купили доску для дартса и повесили ее на дверь в конце коридора. Дети промахивались по мишени не реже, чем попадали, и каждый дротик, вынутый из двери, на кончике приносил немного краски из прежнего слоя. Джулия сняла доску, после того как Макс однажды вошел в комнату со словами «никто не виноват», а из его плеча капала кровь. Остался круг, нарисованный и окруженный сотнями дырочек.
Она смотрела на свой панцирь-кухню и с печалью думала, что точно знает, какие трещины откроются под ним, если слегка поскрести в тонком месте.
– Мам?
Обернувшись, они увидели в дверях Бенджи, привалившегося к косяку с ростовыми отметками и шарящего руками по пижамным штанам в поисках карманов, которых там не было. Сколько он уже здесь стоит?
– Мы с мамой просто…
– Ты хотел сказать истинна?
– Что, малыш?
– Ты сказал ненавистна, а имел в виду истинна.
– Вот,
Джейкоб опустился на колено и взял руки Бенджи в свои:
– Приснилось плохое, дружок?
– Я не против смерти, – сказал Бенджи.
– Что?
– Я не против смерти.
– Ты не против?
– Если только со мной умрут и все остальные, тогда я вообще не против смерти. Я только боюсь, что больше никто не умрет.
– Тебе что-то приснилось?
– Нет. Вы ругались.
– Мы не ругались. Мы…
– И я слышал, как разбилось стекло.
– Мы ругались, – сказала Джулия. – У людей есть эмоции, иногда очень непростые. Но это нормально. Иди спать, малыш.
Джейкоб понес сына в комнату. Бенджи устроился щекой на отцовском плече. Какой он все еще легкий. И каким тяжелым становится. Ни один отец не знает, когда в последний раз несет ребенка в комнату на руках.
Джейкоб укрыл Бенджи одеялом и погладил по голове.
– Пап?
– Да?
– Я согласен с тобой, что рая, наверное, не существует.
– Я так не говорил. Я сказал, что не существует способа это точно узнать, и поэтому, наверное, не стоит строить жизнь в расчете на рай.
– Да, и вот с этим я согласен.
Он мог бы простить себе то, что отказывал в утешении себе, но зачем он отказывал всем остальным? Почему не мог позволить своему малышу-дошкольнику счастливо и безбоязненно жить в прекрасном и справедливом нереальном мире?
– А в расчете на что надо строить жизнь? – спросил Бенджи.
– Может, на свою семью?
– Я тоже так думаю.
– Приятных снов, дружище.
Джейкоб двинулся к двери, но помедлил в комнате.
Через несколько долгих секунд тишины Бенджи позвал:
– Па-ап? Ты мне нужен!
– Я здесь.
– У белок когда-то появились пушистые хвосты. Зачем?
– Может, для равновесия? Или чтобы греться? Пора спать.
– Утром погуглим.
– Ладно. А теперь спи.
– Пап?
– Слушаю.
– Если Земля просуществует, сколько для этого надо, то будут окаменелости окаменелостей?
– О, Бенджи. Это отличный вопрос. Мы можем обсудить его утром.
– Да, мне надо спать.
– Точно.
– Пап?
Джейкоб начал терять терпение.
– Да, Бенджи.
– Пап?
– Я здесь.
Он стоял в дверях, пока не услышал глубокое дыхание своего младшего сына. Джейкоб был человеком, который не спешил бросаться с утешениями, но на пороге стоял еще долго, хотя любой другой давно ушел бы. Он всегда стоял на крыльце, пока отъезжающие машины не скроются из виду. И так же смотрел в окно вслед, пока заднее колесо велосипеда Сэма не скроется за углом. И так же он смотрел, как исчезает сам.
Вот не я