Вот я

Фоер Джонатан

Однажды вечером, через несколько недель после развешивания ящиков, Сэм читал Бенджи перед сном, а Джейкоб с Максом столкнулись по малой нужде возле унитаза.

– Не скрещивай струи, Рэй.

– А?

– Из «Охотников за привидениями».

– Я слышал про это кино, но ни разу не видел.

– Да ты прикалываешься.

– Нет.

– Но я помню, как мы смотрели с…

– Я не видел.

– Ладно. В общем, там есть классный момент, когда они первый раз палят из своих протонных, как уж там они, штуковин, и Эгон говорит: «Не скрещивай струи, Рэй», потому

что от этого какие-то катастрофические события могут произойти, и с тех пор я эту фразу вспоминаю всякий раз, когда с кем-нибудь мочусь в один унитаз. Но вроде мы оба закончили, так что и смысла нет.

– Понятно.

– Я заметил, ты ничего не кладешь мне в ящик.

– Ага. Я положу.

– Это не задание. Я просто думал, это будет хороший способ снять какую-то тяжесть с души.

– Ладно.

– Каждого что-нибудь тяготит. Твоих братьев. Меня. Маму. И это может серьезно осложнить жизнь.

– Прости.

– Нет, я имею в виду тебе. Я всю жизнь изо всех сил старался защититься от того, чего больше всего боялся, и в итоге неправильно было бы говорить, что бояться было нечего, но, может быть, столкнуться с моими худшими страхами на самом деле и не было бы так страшно. Может, эти мои старания были еще хуже. Помню вечер, когда я уезжал в аэропорт. Я поцеловал вас, ребят, как будто предстояла очередная обычная поездка, сказал что-то типа «увидимся через пару недель». И пока я готовился уйти, мама спросила, чего я еще жду в жизни. Она сказала, что это важный момент и что я должен переживать сильные эмоции, и вы, парни, тоже.

– Но ты не вернулся и не добавил что-нибудь еще.

– Я слишком боялся.

– А чего ты боялся?

– Да бояться было нечего. Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.

– Я знаю, что на самом деле бояться было нечего. Но тебя-то что пугало?

– Что это станет настоящим?

– Отъезд?

– Нет. Что у нас было. Что у нас есть.

Джулия сунула щетку поглубже за щеку и оперлась ладонями о раковину. Джейкоб, сплюнув, сказал:

– Я упускаю свою семью, как мой отец упустил нашу.

– Не упускаешь, – сказала Джулия, – но мало просто не повторять его ошибок.

– Что?

Она вынула щетку и повторила:

– Не упускаешь. Но это мало – просто не повторять его ошибок.

– Ты отличная мать.

– Отчего ты вдруг это говоришь?

– Я думал о том, какой отличной матерью была моя.

Джулия закрыла шкафчик и, помедлив, как будто раздумывая, стоит ли заговорить, сказала:

– Ты не счастлив.

– Почему ты так говоришь?

– Но это правда. Ты кажешься счастливым. Может, даже считаешь себя счастливым. Но это не так.

– Ты думаешь, я депрессую?

– Нет. Думаю, ты придаешь чрезмерное значение счастью – и своему, и ближних, – а несчастливость настолько тебя ужасает, что ты лучше пойдешь ко дну вместе с кораблем, чем согласишься признать – в нем пробоина.

– Не думаю, что это так.

– И да, я думаю, ты депрессуешь.

– Это, наверное, просто мононуклеоз.

– Ты устал писать сценарий к сериалу; это не твое, его любят все, кроме тебя.

– Его не все любят.

– Ну,

ты уж точно нет.

– В общем, он мне нравится.

– И тебя коробит, что твое дело тебе просто нравится.

– Не знаю.

– Нет, знаешь, – сказала Джулия. – Ты знаешь, в тебе что-то сидит – книга, сценарий, фильм, еще что-то – и если когда-нибудь ты сможешь выпустить это на волю, все жертвы, которые ты когда-либо принес, перестанут казаться жертвами.

– Как-то не чувствую, что их надо было приносить.

– Видишь, как ты поменял грамматику? Я сказала: жертвы, которые ты принес. А ты говоришь: надо было приносить. Улавливаешь разницу?

– Боже, тебе правда надо получить диплом и кушетку.

– Я не шучу.

– Знаю.

– И ты устал притворяться счастливо женатым…

– Джулия…

– …И тебя корежит, что самая важная связь в твоей жизни тебе просто нравится.

Джейкоб часто злился на Джулию, иногда даже ненавидел ее, но ни разу не было такой минуты, чтобы ему захотелось ее обидеть.

– Неправда, – сказал он.

– Ты слишком мягкий, чтобы это признать, или боишься, но это правда.

– Нет.

– И ты устал быть отцом и сыном.

– Зачем ты пытаешься меня укусить?

– Я не пытаюсь. И нет ничего хуже, чем гнобить друг друга. – Она подвигала на полке бутылочки с всевозможными снадобьями против старения и против умирания, и сказала: – Пошли в постель.

«Пошли в постель». Эти три слова отличают брак от любых других видов связи. Мы с тобой не придем к согласию, но пошли в постель. Не потому, что мы хотим, а потому, что должны. Сейчас мы друг друга ненавидим, но пошли в постель. Кровать у нас только одна. Легли на свои половины, но половины общей кровати. Уйдем в себя, но вместе. Сколько разговоров завершилось этими словами? Сколько ссор?

Бывало, они отправлялись в постель и предпринимали еще одну попытку, на сей раз горизонтальную, что-то дорешать. Иногда уход в постель делал возможным то, что не было возможно в бесконечно большом пространстве. Телесная близость вдвоем под одной простыней, две печи, работающие на общее тепло, но при этом можно не видеть друг друга. Потолок перед глазами, и все те мысли, на которые он наводит. А может, они просто скрывались в дальних уголках мозга, куда приливала тогда вся кровь и где расположена зона великодушия.

Бывало, они шли в постель и откатывались к краям матраса, и каждый жалел, что матрас не королевского размера, и каждый мечтал, чтобы все это просто развеялось, но без должной жесткости в указательных пальцах, чтобы пришпилить слово «это». «Это» ночь? «Это» их брак? «Это» полное недоразумение и есть семейная жизнь этой семьи? Они отправлялись вместе в постель не потому, что у них не было выбора – kein briere iz oich a breire, как скажет раввин на похоронах через три недели, – не иметь выбора – это тоже выбор. Брак – это противоположность самоубийства, но в проявлении силы воли между ними можно поставить знак равенства.