Война глазами ребенка
Шрифт:
– Город тихий, спокойный, машин очень мало, в основном одни извозчики, так что мальчик ваш где-нибудь у товарищей заигрался и скоро вернется.
Женщины в это верили и не верили, но что делать? Придется ждать.
Вернулись домой. Кухонное окно в нашей квартире выходило на лестничную площадку. Мама села напротив этого окна и… застыла в ожидании. В таком состоянии я и застал ее, когда вернулся вечером из штаба. Она не вскрикнула, не бросилась меня обнимать, расспрашивать. Она смотрела на меня не видящими от слез глазами и молчала, наверное, воспринимая все это как сон. Вот точно в таком состоянии я и увидел ее, когда вышел из кареты скорой
Дмитрий Васильевич не стал терять время, договорился с водителем какого-то грузовика, погрузил вещи и помог забраться в кузов мне. Маму со Светой он посадил в кабину, а потом запрыгнул в кузов сам и мы помчались на пристань.
Посадка на пароход шла полным ходом. Пассажиров было больше, чем мест в залах и каютах, поэтому люди занимали все сколь-нибудь пригодные для сиденья и стояния места на палубе и в других закутках парохода. Дмитрий Васильевич и водитель с нашими вещами кое-как протиснулись на корму, где мы и обосновались.
Когда посадка закончилась, матросы убрали трап и пароход, дав прощальный гудок, стал отчаливать. С пристани махали провожающие. Среди них был и Дмитрий Васильевич, ставший за два дня дорогим для нас человеком. Я не знаю, как сложилась его судьба, но в нашей семье его часто вспоминали, а мама, хотя и была атеисткой, как положено было быть в те годы жене красного командира, нет-нет, да и подходила в хате к образам, моля Бога о здравии не только отца, но и Дмитрия Васильевича.
Пароход вышел на середину Днепра. Лопасти его, монотонно шлепая, успокаивали, вносили в душу умиротворение. Мы оставляли Киев, который за несколько часов нашего пребывания в нем, несмотря на драматизм возникшей ситуации, вошел в наше сознание как город, жители которого не безучастны к судьбе других, незнакомых им людей.
Когда Киев остался позади, мимо нас поплыли деревни, пасущиеся стада, сидящие в лодках рыбаки с удочками. Все это никак не вязалось с войной. Но она была рядом и, как и днем раньше, неожиданно сваливалась с неба. Пароход был замаскирован свежесрубленными березками, у которых еще листья не успели завянуть, но скрыть его таким образом от немецких летчиков было нельзя. Его быстро обнаруживали и тогда он превращался в хорошо видимую мишень. Если на железной дороге мы подвергались атакам истребителей, то здесь нами занимались бомбардировщики. Мы видели, как маленькие черные точки, отделившись от них, неслись со свистом на нас и никуда нельзя было от них деться. Оставалось только сжиматься и прикрывать голову руками.
Как только начинался налет, капитан направлял судно к берегу и там оно, уткнувшись носом в прибрежный песок, замирало. Но бомбы успевали упасть раньше. К нашему счастью, прямого попадания не было, бомбы падали в реку, поднимая столбы воды. Один раз одна из бомб упала рядом с пароходом и водяным шквалом с палубы смыло несколько человек, среди которых оказался и мальчик примерно моих лет. Когда налет прекратился, на поверхности барахталось несколько человек, но мальчика среди них не было. Обезумевшая от горя мать мальчика пыталась броситься в воду, но ее удержали, а затем унесли вниз. На месте этого мальчика мог оказаться и я, но мне повезло.
Когда самолеты улетали, пароход, с трудом отрываясь от приютившего его берега, продолжал свой путь. Пассажиры приходили в себя, отряхивались от воды и молили Бога, чтобы такое больше не повторилось. Некоторые считали, что немцам не удалось потопить пароход, потому что капитан был заговоренный. Так это было или не так, но многим хотелось в это верить.
Прошло несколько часов пути и мне снова стало плохо. Я не только не мог стоять, но и сидеть. Пришлось маме взять Свету на руки, а на чемодан уложить меня. Как проходило дальше наше плаванье – не помню. У меня очень хорошая память и все, что происходило в годы войны со мной или рядом, запечатлелось в моей памяти, как на видеопленке. Спустя более 70 лет я хорошо помню лица, слова, жесты людей, с которыми столкнула меня судьба. Но если в моей памяти не запечатлелись те несколько часов или дней, которые прошли после того, как я улегся на чемодан, значит состояние мое было неважным. Пришел я более или менее в себя, когда пароход плыл уже по Сожу. Был ли это тот самый пароход или другой – не знаю.
От Гомеля до Ветки по берегам Сожа не было деревень. Правый берег, более крутой, был весь в камышах, а по левому, пологому тянулись на многие километры песчаные безлюдные пляжи. Менялся только цвет песка: молочно-белый переходил в нежно сиреневый, который, в свою очередь, сменялся золотистым, потом снова наступала очередь белого цвета и так – до самого конца пути. Как будто небесный художник, чтобы не было однообразия и пассажирам не было скучно раскрасил эти пески.
Вдруг на одном из этих пляжей я увидел паренька. Он, закатав штаны, стоял в воде с удочкой. Я зашевелился. Мне тоже захотелось быть рядом с ним. Мама по-своему расценила мое шевеленье: значит, пришел в себя, появился интерес. Да, действительно появился. К разноцветным пескам, к ловле рыбы, ко всему, что я видел вокруг себя. Скорее всего, благодатный воздух родных просторов, чарующие виды, открывавшиеся с парохода, вернули меня к жизни.
Бабушка и дедушка, к которым мы плыли, жили в поселке Затон, расположенном в метрах трехстах от Сожа, но там не было причала и все пароходы проплывали мимо. Все, кому надо было в Затон или в рядом находящуюся Рудню, плыли до Ветки, а потом возвращались назад пешком. А это – километров семь. Такая же участь ожидала и нас, но мама попросила капитана высадить нас напротив Затона. Капитан покачал головой, но потом, посмотрев на нас, на наши чемоданы и велосипед, который я держал в руках, согласился.
Пароход сбавил ход и стал медленно приближаться к одной из гатей, которая как раз находилась напротив дедова огорода. Когда нос парохода уткнулся в песок, матросы быстро спустили трап, перенесли все вещи, а затем помогли маме и мне сойти на берег, на родную землю, путь к которой оказался для нас непростым.
А пароход задним ходом выбрался на середину реки, на прощание дал гудок и продолжил свой путь. Мы доплыли, а ему предстояло еще плыть и плыть. Что ждало его впереди? И доплыл ли он?
Пароход был уже далеко, а мы продолжали сидеть на чемоданах, все еще не веря, что все наши страдания закончились. Вокруг не было ни души. Тишина, ровная гладь широкой спокойной реки, запах прогретой солнцем лозы возвращали нас в прошлую, довоенную жизнь. Война осталась где-то далеко позади. Мы думали, что нам удалось от нее убежать. Ошибались. Через два месяца она догнала нас. Но это было потом. А в этот день мы ступили в хату дедушки и бабушки. Это был радостный для всех нас день. По такому поводу бабушка накрыла стол, а дед поставил самовар. Чай пили с клубничным вареньем. Я – без.