Война (Книга 2)
Шрифт:
Пробиться на командный пункт 10-й армии было невозможно. В этот день командующий фронтом понаблюдал развертывание некоторых частей второго эшелона, отдал кое-какие распоряжения, наслушался недоуменных вопросов, на которые ответить не мог, и от чувства бессилия, от звучавших в этих вопросах упреков и недомолвок приходил в ярость.
Под вечер его разыскал связной мотоциклист, привезший записку от начальника штаба. Генерал Климовских сообщал, что нарком обороны строго приказывает Павлову немедленно вернуться на командный пункт фронта...
В штабе фронта Павлов застал прилетевшего из Москвы маршала Шапошникова. Борис Михайлович сидел в землянке оперативного отдела и сумрачно всматривался в карту, на которой были нанесены первые, далеко не полные и от этого еще более грозные сведения о противнике.
Появление маршала Шапошникова, а
Все дни и ночи первой недели войны были наполнены напряженной штабной работой и тревогами предельного накала. Павлов сидел у аппаратов связи или над картами и документами - в одиночку и с начальником штаба, с начальниками управлений и служб фронта, часто с маршалами Ворошиловым и Шапошниковым. Делали все, чтобы прикрыть подступы к Минску, непрерывно маневрировали резервами, пытаясь связать противнику руки, как можно больше сковать и перемолоть его сил и создать ситуации, которые бы привели немецкое командование к просчетам. Маршал Шапошников употреблял для этого все свои знания, свое умение предвидеть, разгадывать и оценивать.
Достигли только одного: нанесли вторгшейся в пределы Белоруссии фашистской армии чувствительные потери. Однако немецкое командование, хоть и снизило темп наступления, весьма мобильно наращивало силы.
Павлов, да и не только он один, не мог постигнуть истинного положения дел. В его сознании события, стремительно усложняясь, сплавлялись в единый угрожающий поток. Одни труднейшие ситуации порождали другие, еще более опасные, грозящие далеко идущими тяжелыми последствиями. Даже в короткие часы сна не знал он покоя. Только закрывал глаза, как перед ним то ли возникала необозримых размеров рельефная карта, то ли мерещилось пространство с лесами и полями, реками и дорогами, и эту карту-пространство в разных направлениях пронизывали обозначавшие оперативную обстановку живые, как молнии, стрелы - желтые, синие, красные, зеленые, черные. И он мучительно пытался разобраться в их грозном значении, холодея от догадки, что никак не успеет что-то упредить, предпринять что-то очень важное. Просыпался разбитый, измученный и, знакомясь с противоречивыми донесениями из района боевых действий, убеждался, что действительность не сулит ничего утешительного.
А 30 июня утром на командном пункте, который в то время находился в лесу северо-восточнее Могилева, появились генералы Еременко и Маландин новые командующий и начальник штаба Западного фронта.
Дмитрий Григорьевич сидел за завтраком, когда в палатку вошел генерал-лейтенант Еременко. Они - давние знакомые, и Павлов пригласил гостя к столу, не удивившись его появлению. Но Еременко от завтрака отказался и протянул ему бумагу - предписание наркома обороны.
Прочитав документ, Павлов нахмурился: его поразил не только сам факт смещения с поста командующего фронтом, а и то обстоятельство, что он, генерал армии, Герой Советского Союза, должен сдать фронт всего лишь генерал-лейтенанту, командовавшему до этого корпусом и очень непродолжительное время армией на Дальнем Востоке. К тому же военную академию Еременко окончил лет на десять позже него. Но размышлять над этими пусть горькими, но все-таки малозначащими обстоятельствами было некогда, и Павлов, ничем не выдав своей удрученности, почти равнодушно спросил:
– Начальник штаба тоже снят?
– Да.
– А куда же теперь нас?
– Не могу знать, - с чувством неловкости ответил Еременко, понимая, что происходит сейчас в душе Дмитрия Григорьевича.
Павлов в общих чертах ознакомил нового командующего с обстановкой на фронте, затем приказал оперативному дежурному созвать руководящих работников штаба фронта, а сам направился в палатку маршала Ворошилова.
Климент Ефремович сидел за столом в одной майке, был хмур и неприветлив. По его настроению Павлов понял, что маршал уже знает о смене командующего и начальника штаба фронта, и не стал задавать ему вопросов.
– Что может сделать Еременко? Сломит шею, как я сломал.
– Не торопись петь панихиду по себе, - невесело ответил Ворошилов. Езжай в Москву и доложи обо всем Сталину.
Ворошилов встал из-за стола, сдвинул в сторону карту, над которой сидел, и кивком выпроводил из палатки ординарца, подшивавшего к его гимнастерке свежий подворотничок.
– В чем именно я виноват?!
– Павлов не спускал с Ворошилова болезненно-напряженного взгляда.
– Не делал то, что тебе как командующему приграничным округом полагалось делать и что не входило в компетенцию правительства! Надо было в порядке плановых учений собрать войска и привести их в боевую готовность. Почему артиллерия в такое время оказалась на полигонах и с боеприпасами только для учебных стрельб? А как можно было так подставить под удар свою авиацию?..
– Ворошилов умолк, видя, что Павлов побледнел. Затем махнул рукой: - Ладно, не будем об этом. Не время, да и без толку.
– Значит, меня вызывают в Москву, чтобы я держал там ответ? удрученно спросил Павлов.
– Меня никто не уполномочивал давать тебе какие-либо объяснения, сердито ответил Ворошилов.
– Одно советую: приготовься к трудному разговору в Москве.
10
В кабинете Сталина слоился в лучах электрического света ароматный табачный дым, и всем было душно оттого, что для светомаскировки сдвинуты на окнах новые темные шторы. В эти дни Политбюро, кажется, заседало непрерывно.
Неслышным шагом к столу Сталина подошел с красной папкой в руках Поскребышев и положил ее, предварительно раскрыв.
– Шахурина пригласили?
– спросил Сталин, чуть склонив голову над папкой.
– Да, - ответил Поскребышев и, кинув взгляд на сидевших за длинным столом членов Политбюро, вышел из кабинета.
Медленно, будто с трудом разбирая написанное, Сталин начал читать вслух сведения о потерях в воздухе и, главным образом, на земле наших боевых самолетов в первый день войны. Они были удручающими... А сколько в последующие дни?
У Сталина, похоже, кровь кипела в жилах от негодования. Он потемнел лицом и как-то съежился. Уже в который раз за последнее время с раздражением думал о генерале армии Павлове... Авиачасти его фронта понесли самые тяжелые потери!.. Как их восполнить? Останется ли у немцев превосходство в самолетах?
Он многое знал о германской авиации. Непрерывно требовал от разведуправления Генерального штаба все новую информацию. Генштабу было хорошо известно, что еще в двадцатых годах Германия, в нарушение Версальского договора, начала тайком конструировать военные самолеты и заключать сделки с заграничными фирмами на их постройку. Уже тогда в разведсводках стало мелькать имя констуктора Эрнеста Хейнкеля. Потом внимание советской разведки привлекла молодая "Самолетостроительная компания в Бамберге" Вилли Мессершмитта. Она будто бы занималась строительством спортивных, учебных и почтовых самолетов. Вскоре после прихода к власти фашистов стало ясно, что спортивные и учебные самолеты Мессершмитта - не что иное, как закамуфлированные боевые истребители, а почтовики - бомбардировщики. Немало знал Сталин и из того, что касалось действовавшего потом в Испании легиона "Кондор" (он включал в себя и различные части немецких военно-воздушных сил). Испания явилась не только опытным полем боя, на котором Гитлер, погубив тысячи человеческих жизней, испробовал возможность люфтваффе, но и грозным предостережением для других стран и правительств. Кровавая трагедия Мадрида и Барселоны, Герники и Нулеса, над которыми практиковались фашистские летчики, сея смерть и стирая с лица земли села и городские кварталы, должна была кое-чему научить близких и не столь близких соседей Германии. Научила кое-чему... Напомнила известную истину, что один час, употребленный с пользой, стоит многих лет, проведенных в объятиях покоя. И хотя Советский Союз в последние годы не знал ни часа покоя, ему предстояло набирать ту особую скорость, при которой препятствия преодолевают с ходу. Надо было очень спешить, хотя к началу 1939 года число наших самолетных и моторных заводов по сравнению с последним годом первой пятилетки утроилось. Надо было торопиться, несмотря на то что к концу тридцатых годов советская авиация поразила человечество небывалыми перелетами и фантастическими рекордами в воздухе, а также имела лучшие в мире по скоростям самолеты. Стояла задача: как можно быстрее перевооружить советские Военно-Воздушные Силы новой техникой.