Война Моря и Суши
Шрифт:
Сейчас впервые выпал случай исполнить эту таинственную песню.
Мария продекламировала начало:
– "В материнских ладонях Великой Глуби..."
Благодарные зрители повторили:
– "В материнских ладонях".
– "Крепко спи, дорогой, здесь печаль не догонит..."
– "И беда не догонит", - подхватил зал.
Мария сделала знак музыкантам. Саксофонист вывел первые ностальгические ноты.
Она запела.
Песня в её обработке звучала превосходно. Она поняла это по тому, как затаил дыхание зал.
Мария слышала, как сначала перестал играть саксофонист,
По боковому проходу к сцене проталкивался совсем молоденький парнишка с огромным букетом цветов. Такой букет стоил целое состояние. Парня останавливали, что-то говорили. Тот презрительно отказывался, дёргал плечом и двигался дальше. Парень готов был уже запрыгнуть на сцену, когда с другой стороны поднялся мужчина и отчётливо, самоуверенно, произнёс:
– От Кассия Борджия цветы для непревзойдённой Марии Хосе Агилар!
Мария, впервые увидевшая своего агента, удивлённо распахнула глаза.
У парня с букетом полыхнули уши, он засопел и, зверея, заорал:
– Что-о?! Кто?! Ты, ты!.. Жаба!!!..
Запахло ссорой. Борджия и юноша с букетом, - оба внешние, - тут же почувствовали, как на плечи им легли в предупреждающем жесте ладони рослых офицеров Армии Моря. Не обращая внимания на руку на своём плече, движимый внезапной догадкой, Борджия указал пальцем на паренька:
– Йон! Тебя зовут Йон!
Повернулся к Марии:
– Браво, брависсимо, Эмилия Мария Хосе Агилар!
Пижон саксофонист привлёк к себе внимание, сопроводив назревающую под сценой
дуэль резкой нотой из задорно вздёрнутого саксофона.
Валевский, не спускавший взор с ошарашенной певицы, успел заметить, как в глубине сцены кларнетист воспользовался моментом, молниеносно провёл по декорациям небольшим инструментом, испустившим едва заметное бледное свечение. Омега-резак, созданный по технологиям Моря - серьёзная штуковина.
Музыкант поспешно скрылся в ближайшей кулисе.
Одновременно с противоположной стороны на сцену выбежала крохотная девочка в
кокетливом розовом костюмчике, с красным помпоном на макушке. Собранные в пучок под помпон тонкие светлые волосики ребёнка вздрагивали при каждом шаге.
Вверху огромный лист из пексила подался, раскрывая шов, и сложная декорация, замерев на долю секунды, стала разрушаться.
Валевский прикинул расстояние до горизонтальной штанги, на которой крепилась осветительная аппаратура. Надеясь на то, что поперечина хорошо закреплена и выдержит его вес, помноженный на импульс, он взлетел на сцену, бурей пронёсся по коробам усилителей и, демонстрируя хватку штифтиста, в своё время одного из лучших игроков Университета, прыгнул вперёд и вверх. Схватился обеими руками за никелированную штангу, рискуя получить растяжение связок, сделал сальто под съезжающей вниз декорацией. Хакама поспевала за ним, настолько стремительным был поворот. Арт сильным толчком ног отправил массивный лист пексила падать вглубь сцены: откуда уже бежали в панике музыканты.
И пружинисто приземлился с упором на ладони и ступни, лицом вниз, рискуя спиной, подставленной под дождь падающих сверху кусков пластика, но вовремя успев закрыть собой девочку.
Через несколько бесконечно долгих секунд всё было кончено.
Испуганную певицу, словно зонтом, прикрыл букетом парень суши. Он успел подскочить к женщине сзади, крепко обхватил, прижал к себе, а левую руку с шикарным букетом выставил вверх. Он сделал, что мог, и сделал неплохо, судя по довольной роже и царапинам от кусков пексила, чиркнувшим его солдатскую форму на лопатках и правом плече. Всё могло быть гораздо хуже.
Мария не получила ни одной царапины.
Ей хватило одного взгляда на букет, чтобы понять, чем она обязана своему поклоннику. В роскошном ворохе растений три цветка оказались срезаны под острым углом, а тяжёлые осколки глубоко ушли в плетёное из прутьев плоское основание для букета.
Но, не думая о благодарности, Агилар вывернулась из объятий мальчишки и бросилась к офицеру, у которого непонятно откуда оказалась крошка Ева.
Безумная от страха за своего ребёнка и раздирающей душу горечи, успев представить несколько чудовищных причин, одна хуже другой, Агилар, как тигрица, налетела на офицера. С криком ярости выхватила девочку и бросилась прочь, за кулисы, не замечая, как в дорогие туфли впиваются крупные осколки, усыпавшие всю сцену, рискуя упасть на острия и покалечить себя и ребёнка.
Зрители замерли, вынужденные наблюдать мечущуюся по осколкам молодую женщину в лёгком платье.
Мария сделала последний шаг за кулисы, и тишине в зале пришёл конец.
Где-то на автостоянке догнали и теперь вели обратно пойманного кларнетиста.
У того при себе оказался миниатюрный лазерный резак. Наёмник здорово прогадал, не избавившись от дорогого трофейного инструмента, позволявшего одним движеним распиливать даже рельсовый профиль...
На следующий день все газеты внесли свою лепту в свежий скандал. Имя Марии Хосе Агилар не произносили, называя её "одной аргентинской певицей", ублажавшей господ офицеров Моря и чудом уцелевшей после концерта. Пока подводники бесстрастно наблюдали трагедию, спасли женщину и её ребёнка случайно оказавшиеся в зале мужчины Суши.
Телевидение вынуждено было довольствоваться пересказыванием сплетен; подступиться к офицерам Моря в поисках видеозаписей не представлялось возможным, - подводники с пренебрежением относились к деньгам, по крайней мере, к деньгам Надмирья, вызывая неприкрытым снобизмом ещё большее неприятие у внешних.
Кто-то из музыкантов успел из-за кулис снять усыпанную осколками сцену с рухнувшими декорациями, но снимки оказались невыразительные и их решили не использовать. Нашли и растиражировали фотографии другой площадки, разрушенной, как после бомбёжки.
***
– Ну, что это такое, Мария, опять глазки на мокром месте?
– проворчала Лукреция, приподняв с одеяла худую руку. Малышка Ева тут же схватила длинный костлявый палец докторши и засмеялась, готовая играть.
Ева сидела на коленях у мамы Марии, примостившейся в изголовье госпитальной койки Лукреции.
Во время последнего злосчастного концерта сбилось с ритма сердце незаменимой, несгибаемой Лу. Вот тогда и выбежала на сцену непоседа Ева.
Сейчас Мария непритворно страдала оттого, что позволила себе кричать на офицера, спасшего её дочь. Он спас всех, кто был на сцене.