Война после войны
Шрифт:
Кровавый водоворот гражданской войны закрутил меня и выбросил в уже независимой от Российской Империи Латвии. Большую часть этой своей жизни я посвятил борьбе с ненавидимой мной красной чумой, заполонившей мою Родину. Я был готов заключить сделку с дьяволом и продать свою исстрадавшуюся душу лишь бы, хоть как-то навредить ненавистным «Советам».
Калейдоскоп событий, произошедших со мной в сорок первом, выбросил меня обычного течения моей жизни. То с какой лёгкостью немцы отдали страны Прибалтики «Советам», потрясло меня. Нет, я был к этому готов, но до последнего дня так и не верил в такое положение вещей. К тому же мама с упёртостью истинной
Большевики захватили маму за несколько дней до оккупации Латвии. Целью, конечно же, был я, но меня не было дома. Первые полгода большевистской оккупации Латвии мама, как ни в чём не бывало жила в нашем доме, а потом неожиданно исчезла. Мне так и не удалось её освободить.
Война, которую я ждал, и на которую возлагал столько, надежд поломала меня ещё больше. Всю свою службу в Латвийской армии я, при помощи своего отца, строил свою разведывательную сеть по всему миру. В Румынии, Венгрии, Польше, Латвии, Литве, Эстонии и Финляндии осело огромное количество русских дворян и офицеров и мне без особого труда удавалось, завербовав нужных мне людей отправлять их в различные страны мира.
Бывшие дворяне и офицеры Императорской Армии при вербовке шли на любую подлость и мерзость лишь бы оказаться подальше от ставшей ненавистной им России. Изнасилования жён своих близких друзей, убийства их детей и грабежи лишь малая толика того, что фиксировали скупые строчки полицейских протоколов осмотров мест преступлений, совершаемых моими новоиспечёнными агентами. После подобных проверок, агенты забрасывались в Советский Союз и делали всё тоже самое на нашей бывшей Родине, а затем, по возвращении обратно, отправлялись в выбранную мной страну.
Уже с двадцать пятого года эту мою деятельность активно поддерживала и финансировала немецкая разведка. С разведкой немцев я был связан с двадцать четвёртого года. Это не было вербовкой в прямом смысле этого слова, но я активно работал с немцами.
С Нойманном я познакомился в двадцать седьмом году и к тридцать девятому году у нас сложились ровные дружеские отношения уважающих друг друга профессионалов. После захвата моей матери и оккупации Советами Латвии я ударился в террор и лично совершил несколько диверсий на железных дорогах и уничтожил более пятидесяти советских офицеров и служащих. Вальтер Нойманн не осуждал моих действий, но и не поддерживал их, считая, что лично я не должен делать этого.
То, что произошло со мной в сентябре сорок первого, я посчитал чудовищной ошибкой, но потом лёжа в госпитале и анализируя слова Ранке, я ужаснулся тому, с какой лёгкостью генерал СС пытался манипулировать мной. Методы Ранке не удивили меня, я сам действовал бы также с врагом, но я не был врагом немцам, а меня выкинули на помойку в самом начале войны, ни на мгновение, не усомнившись в правильности своих действий. Впрочем, на кону был архив Вальтера Нойманна. Уникальные агенты, собираемые Вальтером годами. Только в одной России их было более ста человек и более трёхсот во всех остальных странах мира.
Моя новая жизнь началась в мае сорок второго. Я уже долгое время находился, в каком-то оцепенении, не имея желания жить. Меня лечили в немецком госпитале, выхаживали как беспомощного ребёнка, заботились обо мне как о близком родственнике. Моё здоровье восстанавливалось, но жить я больше не хотел, ибо не видел далее никакого смысла. Я прекрасно понимал, что необходим немцам только
Всё изменилось после встречи с Александром и его таинственным другом. Эта короткая встреча поразила меня. Слушая этого человека, я недоумевал с каждой минутой всё больше. Меня поразили не его фантастические сказки об окончании войны, а его манера говорить и строить предложения. Слова и выражения, которые он использовал, я никогда ранее не слышал и иногда догадывался об их значении только по общему смыслу разговора. Мой брат и его бойцы тоже иногда использовали их, что могло означать, что общаются они со своим командиром уже достаточно давно.
Было так же ещё несколько факторов поразившие меня. Непринуждённость, с которой он обезоружил меня, легко обнаружив лежащий у меня под рукой «Дерринджер»[i]. Необычность оружия с глушителями и невиданной до этого мной формы и экипировки, удобно выглядевшей на его солдатах. Слаженность и необычная манера жестового общения в его группе, действительно на половину состоящей из еврейских юношей, повинующихся ему с фанатичной преданностью, и наконец, поведение моего брата. Этого упёртого коммунистического фанатика, потерявшего в тридцать седьмом году свою маму и младшую сестру, отсидевшего год в сталинских застенках и не изменившему своим безумным убеждениям.
Мне показалось, что, только прикоснувшись к этому человеку, Александр полностью изменился. У него появилась совсем другая цель в жизни, и эта цель влечёт его более всего. Меня тоже увлекла цель, предложенная этим человеком. У меня появилась возможность не только отплатить немцам за своё увечье, но и перебраться в Лондон, в котором у меня были прекрасные связи и некоторые накопления, а главное появилась возможность забрать у «Советов» свою маму, которую я искренне любил.
Предложение посадить Ранке на кол прозвучало настолько фантастически, что я внутренне рассмеялся и поставил именно это условие. На кол. Да-да. Конечно же, на кол. Именно так в древности на Руси казнили предателей, и я считал тогда, что немцы предали меня. Это было настолько созвучно с моим желанием и настроением, что я искренне захотел этого, хотя прекрасно понимал, что подобное невозможно. Я уже знал, что Ранке переведён в столицу Латвии.
Боже! Как же сильно я ошибался! Для этого человека не было ничего невозможного. Страшный взрыв, унёсший жизни почти всех приехавших ко мне сотрудников СД и оказавшихся с местными сотрудниками гестапо во дворе дома, в котором я жил, ознаменовал начало моей новой жизни и безграничной веры в этого человека.
Чудом задержавшийся рядом со мной агент оглушенный, так же, как и я. Мы были единственные, кто остался в живых после взрыва. Семнадцать человек погибших совсем рядом со мной. Только после взрыва я понял одну из последних фраз, сказанных Александром, как мне показалось тогда, как метафора: «Его музыка не всем понравится».
Да уж, немцам точно не понравилась. Повешенные гестаповцы и взрывы автомашин, взорванные поезда и мосты, уничтоженные полицейские участки и районные комендатуры, выпущенные из концлагерей пленные и уничтоженные охранники лагерей. Это росло как снежный ком в течение всего лета.
Выпущенные из концлагерей пленные. Казалось бы, что могут обессиленные голодом люди? Ничего, только мстить. Более шести сотен пленных из Себежского лагеря просто растворились в Полоцких лесах став всего только через полторы недели ночным кошмаром оккупационной администрации двух огромных районов Беларуси.