Война: ускоренная жизнь
Шрифт:
«Пошли на оборонный завод № 231, -пишет в своей книге «Девушка со снайперской винтовкой» незадолго до войны приехавшая из Барнаула в Уральск и успевшая до своего ухода на фронт потрудиться на оборону Юлия Жукова. — Встал вопрос о рабочей одежде. В доме ничего подходящего не нашлось, подключились родственники. Тетя Лида (старшая мамина сестра Лидия Ивановна Синодаль-цева) принесла свое старое пальто, длинноватое, правда, и широковатое, но если подпоясаться ремнем — сойдет. Кто-то подарил красивую шелковую шаль, которая в момент дарения была белой, через несколько дней стала серой и потом уже никогда не имела первоначального цвета, несмотря на все наши усилия. Еще от кого-то достались подшитые,
Во время Великой Отечественной заключенные ГУЛАГа трудоспособного возраста составляли примерно 7 % от общей численности рабочих в Советском Союзе. Вклад их в производство обмундирования для фронта составил 12 % от общей валовки.
Рост военного производства стал возможен за счет резкого сокращения изготовления товаров для населения. Следствием этого стало сокращение товарных фондов для розничной торговли. Так, в 1942 году сократились в сравнении с довоенным временем фонды по тканям в 11–12 раз, по кожаной обуви — в 11, мылу — 4,4, керосину — 6,5, спичкам — в 8 раз. Самые необходимые предметы стали распределяться не через торговлю, а по карточкам. Предельная годовая норма на одного человека предусматривала не более 6 м хлопчатобумажных (льняных) тканей, 3 м шерстяных тканей и 1 пары обуви. Но даже по этим нормам в 1942 году потребности были обеспечены не более чем на 25 %.
Москвичка Нина Брюсова была эвакуирована в город Сарапул на Каме, где таких же «выковырянных», как она, из Белоруссии, Украины, Киева, Ленинграда было более чем достаточно. Многие, особенно из тех, кто встретил войну неподалеку от границы, прибыли в Сарапул практически полураздетыми. Им нужно было помочь, и сделал это местный военком Иван Морозов, в введении которого находились склады, где хранилась оставляемая призывниками гражданская одежда. (Та самая, что должна была поступать в фонд обороны. — Авт.)
«Мы не думали поначалу, что майор решится на свой страх и риск отдать эти вещи эвакуированным. Он решился, — пишет в своих воспоминаниях о войне Нина Брюсова. — Все было взято на учет, а непосредственное распределение поручено женсовету. Хорошо зная нужды каждого из приехавших, мы приглашали их в военкомат и под расписку вручали главным образом поношенную мужскую одежду. Всего тогда раздали 2800 вещей. Их получили 873 семьи. Там были пальто, пиджаки, брюки, рубашки, валенки, ботинки, шапки, полотенца, а также чемоданы, баулы, подушки и даже перина. Многих спасли тогда от холода, а главное — многим согрели душу неказистые эти вещички.
Одежды и обуви в тылу катастрофически не хватало как далеко от фронта в Сибири, так и в прифронтовой полосе и в освобожденных от гитлеровцев краях и областях. То же самое было и по другую сторону фронта. Вот несколько воспоминаний детей войны, чьи юные лета пришлись на годину испытаний.
Барнаулец Степан Даричев, в годы войны житель одного из сел в Нечернозомье:
«В зимнее время ходить было не в чем, поэтому я практически не выходил из дома. Как-то мать принесла мне резиновые галоши — по тем временам невиданная роскошь! Где уж она их достала, не знаю, но теперь, надев их со сшитыми мамой ватными носками, я мог играть на улице с друзьями. В школу я пошел уже в ботинках. Они были огромного размера, ноги в них мерзли. Бывало, остановишься, вынешь ноги, поставишь их в снятую с головы шапку, немного отогреешь, бежишь дальше. И так каждый день по два километра до школы и обратно».
Василий Меньков (Шипуново):
«В третий класс идти уже не было приличной одежонки. Надо было видеть мою радость, когда после новогодних каникул у меня появились новые штаны и такая же холщовая рубаха. Штаны были окрашены луковой шелухой в коричневый цвет бурого оттенка, а рубаха переливалась полосами непонятного цвета после окраски соком ягоды крушины. Но после второго урока вместо прежнего восторга от обновы были невыносимые мученья! От малейшего движения словно тысячи иголок впивались в мое тело. Наскоро обработанная холстина, одетая на голое тело, жгла все сильнее. Придя домой, я сбросил злополучные штаны, схватил ведро с водой, выскочил на мороз, бросил свою обнову на колоду и стал бить по ней валиком, поливая водой, пока штанишки не стали как «шелковые»».
Яровчанин Василий Свиридов в войну жил на хуторе Опушино недалеко от Курска:
«В феврале 1943 года рядом с нашим хутором шли сильные бои. Потом фронт ушел дальше на Запад, а на полях остались сотни обледенелых трупов. Наши, немцы, венгры вперемешку. За время оккупации обносились и оголодали мы страшно. Потому лазили среди этих трупов в поисках обмундирования и продуктов. Наших не трогали никогда. Искали убитого в голову немца или венгра, снимали с него шинель, мундир, сапоги. Особенно ценилось немецкое офицерское белье. Оно было шелковое, и вошь на нем не держалась, соскальзывала».
Нина Ярошевич (Минск):
«Папа наш помогал партизанам, а когда нас освободили, ушел на фронт. Уже без него мне сшили первое платье за войну. Сшила его мама из портянок, они были белые, их покрасили чернилами. На один рукав чернил не хватило. А мне хотелось показать подружкам новое платье. И я стала в калитке боком, то есть хороший рукав показывала, а плохой прятала к дому. Мне казалось, что я такая нарядная, такая красивая!
В школе впереди меня сидела девочка Аня. У нее погибли отец с матерью, она жила с бабушкой. Они были беженцы, из-под Смоленска. Школа ей купила пальто, валенки и блестящие галоши. Учительница принесла и положила все это ей на парту. А мы сидели притихшие, потому что ни у кого из нас не было ни таких валенок, ни таких галош, ни такого пальто. Мы завидовали. Кто-то из мальчишек толкнул Аню и сказал: «Повезло как!». Она упала на парту и заплакала. Плакала навзрыд все четыре урока»
Другие критерии
«Здесь на все другие критерии, — вспоминал о своем пребывании в лагере для советских военнопленных в Саласпилсе в августе 41-го Борис Соколов. — Шинель отобрали сразу по приходе в лагерь — летом шинелей не полагалось. Сейчас на мне френчик без пуговиц и с оторванными по локоть рукавами; он надет на голое тело. Брюки из мешковины с одной оторванной штаниной и вырванным задом. На голове пилотка, на ногах деревянные туфли-колодки. Больше нет ничего, и никакого неудобства или беспокойства это мне не причиняет. Другие тоже выглядят не лучше. Но зато нет и заботы об одежде. Ведь только подумать: сколько в мирной жизни мы тратим времени и труда на свою одежду. Сколько забот. Сколько терпим огорчений».
В унисон ему звучат слова находившегося осенью того же 1941 года в Рославльском лагере военнопленных Сергея Голубкова:
«Обмундирование почти полностью износилось. У многих не было даже белья. Кожаная обувь обычно отбиралась немцами. Взамен ботинок давали деревянные башмаки — сабо. На голое тело сразу же надевалась грязная шинель, подвязывавшаяся веревочкой, на которой сбоку висела консервная банка для баланды. Брюки, гимнастерка, белье или износились или были выменены на лагерном «базаре» на хлеб. Многие не жалели вещей, рассуждали по-своему правильно: летом в госпитале можно и без одежды лежать, а до осени доживут ли они?»