Война: ускоренная жизнь
Шрифт:
Офицер батальона связи на ленинградском фронте Александр Невский вспоминал, что немцы, опасаясь вылазок с нашей стороны, беспрерывно запускали осветительные ракеты на парашютиках, и кричали нам с издевкой: «Рус, плати за свет!». Чаще всего мы не реагировали на такие выпады, но иногда и «платили» из минометов. Такая подсветка была весьма удобной: нас не видно, а у противника все как на ладони».
Удобства
«Грязь впиталась в кожу. Лица черные и закопченные. Но мы глядим друг на друга и хватает сил смеяться: до чего же чумазые и смешные! — так описывает своих товарищей по Донскому фронту Мансур Абдулин и продолжает: — Хорошо, что у
Иван Новохацкий:
«Умыться практически нечем. Небольшой запас воды во фляжках только для питья. Никаких полотенец или чего-либо подобного нет, и за всю войну я не вспомню, чтобы они были. Если и удавалось умыться, то утирались обычно полой шинели. Вот и весь наш быт. Не помню, чтобы когда-либо была баня. Да и какая тут баня, если мы все время в бою, а если и выводят из боя, то только для того, чтобы побыстрее перебросить на другой участок фронта».
Василий Фалалеев:
«Один раз, в августе или сентябре 1943 года устроили нам баню. В железных бочках нагрели воды на кострах, и мы помылись. До того и после того несколько месяцев я не мылся, а передвижных бань у нас не было. Зимой снег чище, без пороховой гари, выберешь, маленько глаза протрешь и хорошо, а летом и без этого обходились».
Передвижная баня представляла из себя машину с котлом и примитивной душевой. Вместе с ней, как правило, прибывала и «душегубка» — машина для прожарки белья и верхней одежды. Но видели их на фронте нечасто.
Что же касается туалета, то во время нахождения в обороне в каждом ходе сообщения, метрах в 20–30 от основного окопа должны были отрываться простейшие, но очень глубокие ямы (хотя бы по одной на отделение) для «отправления естественных надобностей». По мере их наполнения они засыпались землей и отрывались новые.
А коль возможности такой не было, то — на саперную лопатку и подальше за бруствер в сторону противника. Тоже проза военной жизни, куда от нее денешься. Тем более, что бывала эта проза и куда более печальной и страшной.
Николай Близнюк, боец артполка 79-й горнострелковой дивизии:
«С ранеными обращались вежливо, участливо, а вот с обмороженными — грубо и со злобой. Много было обмороженных солдат из среднеазиатских республик — они отливали «лишки воды» в брюки, намокала обувь, отмораживали ноги. Над ними издевались, приравнивали к самострелам».
Ольга Подвышенская, старшина первой статьи:
«Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов (туалетов). Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгаю прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!». Вытащат. Вот такая мелочь. Но какая это мелочь? Я потом лечилась».
Далеко от войны
Тяготы военного времени усугублялись нехваткой жилья, ставшей невероятно острой вследствие массовой эвакуации. К февралю 1942 года только в 40 областях и автономных республиках РСФСР разместилось около 6 млн переселенцев. В итоге миллионы людей жили в бараках, общежитиях, неприспособленных служебных помещениях, даже в палатках и землянках. Обычной стала ситуация, когда на одного работника, проживающего в общежитии, приходилось 1,3–2,2 кв. м жилплощади. Причем большая часть рабочих была вынуждена ютиться в землянках и бараках.
Из докладной записки председателя профкома танкового завода на Урале в ЦК профсоюза рабочих и танковой промышленности (1942 год):
«В землянках ютятся 8500 человек, в неблагоустроенных каркасных бараках — 12 500 танкостроителей. Зимой стены бараков из-за осадки засыпки промерзают. В поселках на 15 тыс. населения есть всего шесть водопроводных колонок. Детские сады и ясли, поликлиники, клуб, дом отдыха не присоединены к канализационной сети».
Подобная ситуация складывалась и в других регионах страны, принимающих беженцев. В Бийске, куда один за другим приходили эшелоны с эвакуированными с запада оборонными предприятиями, не было ни достаточного количества помещений для размещения прибывшего оборудования, ни жилья для специалистов и рабочих. По решению горисполкома для эвакуированного населения в кратчайшие сроки были построены 252 землянки и 7 бараков. Подобное происходило и в других городах Алтая, где размещали людей из западных районов страны.
Здания многих городских школ в срочном порядке отводились под госпитали, сами школы переводились в другие, зачастую мало приспособленные для этого помещения. Время вводило в обиход новые условия жизни.
В своей книге «В тыловом городе» Василий Гришаев приводит рассказ директора 1-й средней школы Бийска в годы войны Надежды Мирошниченко об условиях, в которых приходилось тогда заниматься ее ученикам:
«Отвели нам бывший купеческий дом на улице Льва Толстого, тесный, холодный. Но об удобствах тогда никто не думал. Удобства были нужнее раненым. Наши ребятишки даже говорили: «Хоть этим поможем фронту».
Занимались в три смены. Последний урок кончался в половине двенадцатого ночи. Учебников не хватало. Класс разбивался на группы по числу учебников, занимались по очереди. Свет часто выключали — его не хватало для предприятий, работающих на оборону, для госпиталей. Учились при свечках и керосиновых лампах. Почти не было бумаги. Писали на старых газетах, книгах, журналах — на чем придется.
Но больше всего страдали от холода. В классе порой чернила замерзали. Знаете, как выглядел класс военного времени? Представьте себе мохнатые от инея окна, съежившихся за партами учеников, без конца кашляющих и чихающих, учительницу в телогрейке и подшитых валенках, с красными от холода руками и посиневшим лицом — вот примерная картина.
Дрова, заготовленные на зиму, мы оставили госпиталю. Первое время ученики, идя в школу, несли с собой по одному — два полена из дому. Но это был не выход. Дровами в то время никто не обеспечивал. Каждый заготавливал для себя и возил, как мог».
Не многим «теплее» (и в кавычках и без кавычек) была в те годы и жизнь в наших деревнях.
«Мама на нашей кормилице-корове от темна до темна пахала вместе с другими женщинами и стариками землю, перевозила грузы, работала на полях. А мы оставались дома одни и были самостоятельными, — вспоминает жительница села Табуны Лидия Белая. — Я и сейчас помню, как нам было страшно ночью. Была коптилка (из фуфайки рвали вату, делали фитиль, в пузырек наливали сусличий жир). Коптилка горела слабо, тухла от нашего дыхания, и тогда все плакали. Спичек тоже не было. Я высматривала, когда у кого-то из соседей пойдет дым из трубы, хватала «страшненькое» ведерко и бежала туда, просила жар, а затем бегом возвращалась домой, чтобы быстро зажечь печь.
Забирались на лежанку, там выгревались сами и малыша согревали. Постелью служила зимой солома, а летом — полынь. В такой лежанке заводились блохи и сильно нас донимали. Вместо дров топили печку кизяком и остатками соломы. Помню, дули мы на эту сырую «топку», пока голова не закружится. Долго загоралось и быстро прогорало это топливо, совсем не давая тепла».
Из «Доклада о работе главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД СССР за годы Отечественной войны»: