Война: ускоренная жизнь
Шрифт:
Lager 326. 1943 год.
Сначала баня, процедура которой везде одинакова. Сразу за порогом, не снимая обуви, нужно встать в неглубокую бетонную ванну, вделанную в пол, с коричневым раствором дезинфектора. Затем сдать в окошечко на прожаривание узелок с вещами, а самому сбривать на теле все волосы. Для этого здесь положено десятка два никогда не точившихся бритв. Голову стригут парикмахеры тупыми машинками. Как и везде, те же немецкие шутки, состоящие в подпаливании зажигалками плохо сбритых волос. Само мытье имеет формальный характер; оно состоит в недолгом обливании под душем более чем
Думают, что лагерь — это последнее место на земле, так сказать, материализованный ад. Поэтому и его архитектор, и строитель должны нацело исключить здесь чувство прекрасного, а руководствоваться только соображениями экономики и возможности лучшей охраны. Обычно это так, но вот в этом рейнско-вестфальском лагере (номера его я, к сожалению, не помню) какой-то неизвестный мне архитектор нарушил этот закон. Он как бы оставил здесь частичку своей души. В возможных, конечно, пределах. Здания, я бы не хотел называть их бараками, в этом лагере похожи на огромные двускатные шатры. Вроде старонемецких крестьянских избушек. Стен почти нет, а крыша идет чуть не до земли. Кровля крыта не рубероидом или железом, как везде, а дранкой, на некоторых зданиях даже резина. На каждом здании — большие щиты с номерами, вырезанными готическим шрифтом. Все это создает впечатление чего-то чуть-чуть сказочного, как из сказок братьев Гримм. А в результате, может быть, делается менее заметной та холодная злая сила, которая господствует в этих обителях»
Злая сила
Поначалу войска вермахта на Восточном фронте обустраивались на бытовом уровне с присущей немцам аккуратностью и педантичностью. К примеру, немецкие блиндажи, в отличие от наших землянок, отапливались в холода не печурками, а ламповыми обогревателями, работающими на бензине и керосине. Высоко ценились созданные немецкими специалистами исключительно для русской погоды палатки из водонепроницаемой ткани, имелись у солдат и спальные мешки. Однако уже в скором времени условия их проживания в России стали несколько иными.
«Во фронтовых условиях мы были вынуждены жить в открытых окопах или за каменными стенами, — вспоминает о своем пребывании под Севастополем в ноябре 1941 года военнослужащий 132-й пехотной дивизии Готтлиб Бидерман. — А крыша над головой состояла из легкого брезента плащ-палаток. В этих примитивных укрытиях мы были открыты стихиям, и еще хуже стало с наступлением морозов и дождей. Тыловые части, включая интендантов и вспомогательный персонал, обычно пользовались возможностью подыскать теплые помещения и устраивались в имевшихся русских домах, несмотря на то, что морские орудия большого калибра с советских кораблей и из крепости могли накрыть эти цели далеко позади нас».
«Позиция хорошо оборудована, — пишет 25 сентября 1942 года в своем «Дневнике немецкого солдата» о боях подо Ржевом Гельмут Пабст. — Есть водоотводные канавы; грязь задерживается, а вода становится достаточно чистой для того, чтобы умываться и мыть котелки. Короткие траншеи ведут к уборным и мусорным ямам. Ход сообщения связывает нас с тылом. Единственная неприятность в том, что из-за высокого уровня воды блиндажи неглубокие. Приходится ходить пригнувшись, укрываясь за выступом траншеи, если хочешь уберечься от пули.
В одном окопе — два человека, и один может только переползать через другого. Сидеть прямо невозможно. Ни наверху, ни внизу, ни даже по бокам нет ни метра свободного пространства. Каждое движение становится целой процедурой.
Пол устлан соломой. Вот и все, что у нас есть помимо узкой полки, где мы складываем свой провиант, а также ниши для телефона. Я переместил планшет и бинокль за спину; все остальное — спереди. Холодно. Мы поместили свечку между двумя консервными банками из-под сельди, чтобы подогреть в кружке чай. Когда ложимся спать, натягиваем на голову одеяло и согреваем друг друга».
И все же, когда появлялась хотя бы небольшая возможность, немцы старались устроиться с присущей им аккуратностью и любовью к комфорту. (Правда, по воспоминаниям выпускника Барнаульского пехотного училища Юрия Стрехнина, места, где гитлеровцы побывали, всегда были отмечены большим количеством мусора — консервные банки, сигаретные упаковки, газеты и прочее. Страна-то Россия варварская, чего стесняться. — Авт.)
Вот как описывает блиндаж, в котором он пребывал летом 1943 года под Ельней, Армин Шейдербауер:
«Крыша моего блиндажа с тремя накатами бревен общей толщиной 1,2 метра, предоставляла достаточную защиту для спокойного сна. Круглая металлическая печка, сколоченный гвоздями маленький столик и два стула из березы завершали обстановку моей «дневной комнаты». За натянутым куском тонкой мешковины располагались койки. Тогдашнее состояние траншейной технологии выражалось и в сооружении деревянных коек. В добавление к обычным доскам, которые имели то преимущество, что давали возможность лежать ровно, была еще и постель из проволоки, имевшая сходство с гамаком. Особенно хороша была моя постель из стволов молодых березок, которая проминалась под весом тела и ощущалась как перина. Иногда, когда приходилось засыпать на рассвете, я позволял себе роскошь снять сапоги, чтобы насладиться своей «периной» еще больше.
Траншейная культура проявлялась и другими способами. На столе перед «окошком», то есть перед световым проемом в половину квадратного метра, проделанным в задней стенке блиндажа на глубине полутора метров, красовался портрет Мадлен. Один умелец раскрасил его от руки, установил в березовую рамку и покрыл целлофаном вместо стекла. Никель, взводный санитар, смастерил мне «устройство» для подвешивания часов».
Гельмут Пабст:
«Мы можем удобно лежать на своих соломенных матрацах, постеленных на самодельные кровати. У нас даже есть по куску белой льняной ткани на каждого плюс покрывало с синим штемпелем и наволочка. Ночью я могу снимать брюки и ложиться спать в одной рубашке».
Вообще любовь к теплу у гитлеровских вояк была колоссальной. Даже находясь в домах, они зимой часто завешивали стены и окна матрацами, сплетенными из камыша, застилали ими полы. Печь практически никогда не потухала. Готтлиб Бидерман вспоминал, что их жилища в Прибалтике зимой 1945 года были более чем теплыми:
«Когда входишь в блиндаж с холодного и влажного воздуха, то как будто вступаешь в какую-то духовку. Тем не менее солдаты громко шумели, когда входная дверь блиндажа или висящая плащ-палатка оставались открытыми. В шумных криках протеста обычно слышалось, что солдаты «скорее провоняют, чем замерзнут», и я уважал их желание».