Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить
Шрифт:
Никто не обвинял Джона Донна в глубоком отпадении от ортодоксии или в том, что он ставил под сомнение доктрины Халкидона, с которыми он должен был согласиться как верный священнослужитель Церкви Англии. В тогдашнем Лондоне не было подпольных монофизитов и не действовали тайные коптские агенты. Донн совершенно самостоятельно, опираясь на логику распространенного благочестия, увидел страдания Христа так, что его образы могли бы согреть сердце Евтихия – если этого сурового человека вообще что-либо могло радовать.
Пятое столетие осталось древней историей, но новые мыслители следовали подобными путями и порой приходили к радикальным версиям учения об одной или двух природах. На протяжении Средневековья и далее забытые ереси адопционизма и докетизма продолжали пользоваться популярностью в Европе и на Ближнем Востоке. Порой дуалисты создавали альтернативные церкви с независимой иерархией. Многие обычные христиане понимали – хотя иногда они рисковали жизнью, – что не могут согласиться с учением церкви о человеческой природе Христа, поскольку эта природа
Во время религиозной бури XVI века новые споры отражали древние христологические войны. Мартин Лютер и его последователи склонялись к александрийскому пониманию роли Христа. По учению Лютера во Христе происходило такое взаимодействие двух природ, «общение свойств», что две природы смешивались, – хотя Халкидон осудил такое понимание. Кальвин же, напротив, стоял куда ближе к антиохийцам, когда он отстаивал реальность обеих природ, божественной и человеческой. Еще более смелые идеи проповедовали самые крайние представители так называемой радикальной реформации. Анабаптисты сначала учили, что Иисус получил свою человеческую плоть не от Марии, но это было тело, созданное Логосом [446] .
446
Thomas N. Finger, A Contemporary Anabaptist Theology (Downers Grove, IL: Inter-Varsity, 2004), 365–420.
В эпоху религиозного многообразия мыслители заново исследовали богословские пути, которые ранее были для них закрыты, чтобы ответить на важнейший вопрос христианства: за кого вы меня принимаете? И снова они находили такие ответы, которые уже звучали много столетий назад. Читая Новый Завет, верующие пытались справиться с непримиримыми противоречиями. Если Иисус полностью Бог, как могут быть его знания о Боге ограниченными? Почему тогда он так настойчиво подчеркивает, что отличен от Отца? В частности, в XIX веке некоторые протестантские мыслители нашли ответ на эти вопросы в Послании к Филиппийцам, и их идеи продолжали жить дальше.
Как мы можем вспомнить, это Послание содержит древний гимн, говорящий о том, как Христос, будучи равен Богу, добровольно опустошил себя и принял образ человека. С XVI века богословы размышляли об этом опустошении, kenosis, полагая, что Сын Божий намеренно отказался от божественных атрибутов, чтобы жить среди нас. Таким образом, Иисус был божественным с момента своего зачатия, но сам вполне это осознал лишь позже. Христос, ограничивший сам себя, честно признает, что не знает времени конца мира, потому что о том знает только Отец. В рамках этого подхода можно даже прийти к мысли, о которой говорили древние сторонники двух природ, что Иисус постепенно осознавал свою божественную природу, так что в каком-то смысле Бог открывался в нем действительно поэтапно. Этот ход размышлений позволяет нам оправдать аргументы таких древних христиан, как Павел Самосатский, которых давно уже записали в еретики, но которые сегодня снова становятся приемлемыми христианскими мыслителями. Мы даже можем предположить, что Христос вполне осознал свою божественность в момент крещения в Иордане, который евангелисты описывают как поворотный пункт в его судьбе. Представления о кенозисе, позволяющие понять Христа, вызывают споры, так что некоторые церкви видят в них отход от ортодоксии Халкидона, но они в очередной раз показывают нам, насколько живучи различные направления христианской мысли [447] .
447
C. Stephen Evans, ed., Exploring Kenotic Christology (New York: Oxford Univ. Press, 2006).
Христос сегодня
В нынешние времена также продолжают звучать античные споры и древние символы веры, несмотря на официальную победу Халкидона. Самой успешной богословской идеей из числа хорошо забытых старых является так называемый теопасхизм – представление о том, что одно из лиц Троицы пострадало за нас (Unus ex Trinitate passus est). Впервые это представление явственно прозвучало в VI веке, оно отражало попытку достичь компромисса между халкидонцами и их противниками. Эту формулировку принял Пятый Вселенский собор в Константинополе в 553 году, но к ней долгое время относились настороженно, потому что косвенно это значило, что Бог страдал или может страдать, то есть подвластен страстям. Однако в XX веке эта теория становилась все более и более популярной. Вот что о ней говорит один современный автор:
Освященная веками догма о том, что Бог недоступен страстям и неизменен, что он неспособен страдать, сегодня кажется многим неубедительной. Древняя ересь теопасхитов, утверждавших, что Бог страдает, сегодня становится новой ортодоксией. В список новых сторонников теопасхизма можно включить Барта, Бердяева, Бонхеффера, Бруннера, Кобба, Коуна
448
Цитата из Ronald Goetz, «The Suffering God», Christian Century, April 16, 1986, 385; John Bowden, «Christology», in John Bowden, ed., Encyclopedia of Christianity (New York: Oxford Univ. Press, 2005). Gerald O’Collins, Christology (New York: Oxford Univ. Press, 1995).
Когда христианский триумфализм вышел из моды, а идея христианского мира уже перестала кого-либо вдохновлять, богословы заговорили о Боге, страдающем вместе со своим творением. Для сторонников теологии освобождения и феминизма, для христианских мыслителей, видящих в Иисусе брата всех угнетенных, идея о Боге, который действительно страдает рядом с бедными и отверженными, имеет фундаментальное значение.
Если мы поглядим на популярные версии христианства, то у нас снова возникнет ощущение d'ejа vu, или, точнее d'ejа cru, – «уже верил». Многие простые христиане, включая образованных, не обращают внимания на тонкие формулировки Халкидона. На Рождество мы все время слышим такие вещи, которые крайне близки к монофизитству. Официально церкви следуют Халкидону, исповедуя во Христе две природы «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно»; однако в народном благочестии это скорее похоже на поклонение Богу, лежащему в яслях. Если бы Халкидонский епископ VI века каким-то образом попал в современный мир, он бы обложился церковными сборниками гимнов и выдирал бы из них одну страницу за другой, поскольку слова многих из них откровенно отражают теорию одной природы. Для большинства нынешних верующих Христос недостаточно человек, чтобы сомневаться в своих полномочиях и миссии, бояться креста или задумываться, хотя бы на миг, о возможности тихой жизни с женой и семейством.
Для большинства нынешних верующих Христос недостаточно человек, чтобы сомневаться в своих полномочиях и миссии, бояться креста или задумываться, хотя бы на миг, о возможности тихой жизни с женой и семейством
Другими словами, современные христиане также занимают ту или иную позицию в этих давних спорах. В древнем мире сложнее всего было убедить простых верующих в том, что Христос был не только чистым божеством. Сегодня же, напротив, многим верующим трудно увидеть в Иисусе того, кто больше человека. Они изо всех сил стараются соединить в сознании нравственные озарения мудрого учителя Иисуса с тем сверхъестественным образом, который этот Иисус приобрел со временем. В конце концов, на протяжении двух последних столетий ученые исследовали человеческую реальность Иисуса, пытаясь поместить его образ, созданный Евангелиями, в исторический контекст I века, а эти рамки неизбежно предполагают ограниченность и несовершенство. Если Христос был божественным, думают многие, человек Иисус осознавал это постепенно. И подобный процесс может происходить с тем, кто следует за Иисусом и участвует в подобной нравственной битве. Принципы сторонников одной природы, таких, как Евтихий и Аполлинарий, живут сегодня среди миллионов людей, которые никогда не слышали этих имен; то же самое можно сказать о представлениях эбионитов и Павла Самосатского, видевших в Иисусе человека.
Символ веры или хаос
Но если те же древние проблемы снова и снова всплывают на поверхность, то теоретически то же самое относится и к их решениям. Нам может казаться, что нынешние споры представляют собой нечто новое и неслыханное, но обычно это не так, а это означает, что история этих споров потенциально есть кладезь, где можно искать ответы, ценные для наших современников [449] .
Это может показаться нам странным: древние богословские споры столь непонятны, что сама память о них смущает нынешних христиан. Церкви в древности могли проклинать друг друга из-за таких вещей, которые кажутся нам просто игрой слов. В наше время, когда мы называем какой-то вопрос богословским, это значит, что он не имеет отношения к жизни и интересен только для специалистов: «Это просто богословские тонкости». Еще больше подозрений у нас вызывают такие вещи, как догмат. Подобное отрицательное отношение к богословию не ново. Разве сегодня церкви не ведут кровавые бои из-за вопросов об авторитете Писания и о сексуальной морали, когда миллионы христиан в мире голодают? В 1930-х годах некоторые англиканские мыслители призвали церковь отложить в сторону специальные богословские вопросы, которые интересуют только ученых, замкнутых в своем академическом мирке. Им дала ответ Дороти Сейерс, которая была одним из величайших богословов из мирян своего времени.
449
Ben Quash and Michael Ward, eds., Heresies and How to Avoid Them (Peabody, MA: Hendrickson, 2007).