Воздаяние храбрости
Шрифт:
– Господин полковник, а какая польза будет всему корпусу от нашего выбора?
Реут благодарно кивнул ему головой и заговорил снова.
– Если мы уходим, корпус получает дополнительно два батальона, казачий полк и четыре орудия. Ежели остаемся, то возможны два продолжения: персы могут всеми силами осаждать крепость, а могут оставить заслон и двинуться на Тифлис.
– То есть вариантов три. А может быть, даже больше. – Лузанов принялся методично загибать пальцы левой руки. – Нас могут выпустить. Но могут и не отпустить. Только выйдем, как навалятся всей ордой… Могут штурмовать, а могут и попытаться выморить голодом… Так ведь и мы можем сидеть за стенами, а можем спуститься, опрокинуть заслон и сесть Аббасу на хвост…
– От! – Клюки фон Клюгенау поднял вверх указательный палец. – Мы угрожать их коммуникаций. Это есть очень опасно. Аббас испугаться оставить в тылу наш полк. Я думаю, мы должны рассуждать не о себе, а об армий. Мы – часть, это почти ничто. Мы можем проиграть, но корпус возьмет кампанию. И это – важно.
– Спасибо, Франц Карлович, – Лузанов довольно кивнул. – Так что получается, Иосиф Антонович, что Шушу оставлять нам никак невозможно.
И все офицеры, сидевшие за столом, безмолвно наклонили головы, соглашаясь с майором.
– Я рад, господа, что наши мнения совпадают. – Реут говорил уверенней и глядел веселее. – Но осада будет весьма и весьма утомительной. Стены крепости полуразвалены. Придется и надстраивать, и сражаться.
– Думаю, господин полковник, что сначала они поднимутся по дороге, – подал голос артиллерист Васильев. – А здесь я два орудия поставлю и картечью засыплю все дефиле [28] . Ничего у них не получится.
– Да, дорогу прикроем, – продолжил Реут, – а с других сторон круча. Заползти можно, но сколько времени они на сем потеряют. Это все в нашу пользу. Вторая проблема – продовольствие. С собой мы подняли только на восемь дней. Что будет дальше?
28
Дефиле – узкий проход.
– Предлагаю, Иосиф Антонович, выслать из крепости всех татар. Всех мужчин – от пятнадцати и до пятидесяти. Опасный материал: в любой момент могут в спину ударить. Опять же – лишние рты, – предложил комендант Челяев.
– Принято, – кивнул Реут. – Возьмите казаков у Молчанова и приступайте.
– Еще, господин полковник, – снова заговорил Михайлов; капитан переживал свое неуместное замечание и очень хотел стереть саму память о нем. – Когда поднимались к крепости, видел слева неубранные поля. Может быть, пока персы еще в размышлении…
– Добро, – оборвал его Реут. – Выделите полуроту для фуражирования и завтра же еще затемно спускайтесь с подводами. Возьмите, сколько успеете… Что же, Франц Карлович, возвращайтесь к вашему хану и скажите ему… Очень осторожно скажите, что мы благодарны Аббасу-Мирзе за его великодушное предложение. Но поскольку обстоятельства успели перемениться, мне, полковнику Реуту, требуется новое предписание. Пусть они еще пожуют, поразмыслят. Глядишь, и выиграем денек…
Ночью в Шуше мало кто умудрился заснуть. Комендант Геляев, майор Молчанов и другие казацкие офицеры, взяв с собой по двадцать человек каждый и разделив предварительно город на части, ходили от дома к дому, методично обшаривая комнаты, дворы, хозяйственные постройки. Выли женщины, плакали дети. Мужчины молчали. Не решаясь открыто противоречить вооруженным отрядам, прятали руки за пояс, уводили глаза в землю и копили в душе глухую ненависть.
Выловленных мужчин сгоняли к Елизаветинским воротам. Там они коротали время, оставшееся до света: кто дремал на боку на потрескавшейся от июльской жары земле, кто сидел на корточках, мрачно перекидывая камешки между ладонями, кто прохаживался, кто, стоя, перебирал четки, произнося в уме суры Корана. Сотня казаков верхом и полурота егерей с примкнутыми штыками несли охрану, выстроив два полукольца.
– Срамное дело, ваше благородие, – сказал Молчанов Реуту, когда полковник подъехал посмотреть, как выполнен и этот приказ. – Последнее дело – с бабами воевать. Кричат, щеки ногтями дерут, аж смотреть страшно. Говорю, что не навсегда же уводим, – не верят.
Реут промолчал, толкнул лошадь и выехал на площадь за оцепление.
– Эти бабы, майор, представься им только случай, зарежут тебя быстрее и ловчее, чем ты барана или ту же свинью, – комендант Челяев говорил негромко и не очень-то внятно, оттягивая один уголок рта в усмешке. – Тебя бы в Гянджу, Елизаветполь нынешний, две ночи назад, ты бы сейчас своим станичникам скомандовал: «Пики к бою!..»
– Может, и скомандовал, – согласился майор, уже, как и все, знавший о резне в Елизаветполе. – А может, и…
Их разговор оборвал возвратившийся Реут.
– Скажите казакам, майор, пусть следят, чтобы кучками не собирались и разговоров между собой не вели. Собрали их вместе, как дров сухих накидали. Неровен час искра проскочит, так полыхнет до небес. А чуть рассветет, открывайте ворота и гоните их вниз.
Он уже собрался уезжать, но поворотился в седле.
– Да, Челяев, прикажите напоить их на дорогу горячим. Хотя бы и кипятком. Все же лучше, чем ничего. Что ж мы их голодными-то отправим. А вы, капитан, – обратился он к Михайлову, вынырнувшему из мрака и ставшему у правого стремени, – гоните свои подводы как можно быстрее. Пока персы будут шушинцев опрашивать да решать, нам бы успеть к полудню и обернуться…
Но люди Аббаса-Мирзы оказались куда расторопней, чем рассчитывал Реут.
Михайлов, норовя загладить свое неудачное выступление в совете, провел вниз своих людей скорым маршем. С ними был еще и обоз – десятка три повозок: частью полковые подводы, частью – арбы, позаимствованные тут же в Шуше. Они спустились примерно на треть пути до оставленного имения и здесь, сразу по выходу из ущелья, стояло уже колосившееся поле.
Егеря составили ружья, похватали серпы и в охотку кинулись к полузабытой уже работе. Резали охапками стебли пшеницы, вязали снопы, складывали их на повозки. Двигали руками споро, торопясь управиться раньше, чем поднимется к зениту солнце или опомнятся персы. Но неприятель оказался расторопней, чем светило.
Первые выстрелы майор Клюки фон Клюгенау услышал без четверти десять. Он только что захлопнул крышку своих карманных часов, и короткий щелчок вдруг отозвался раскатистым эхом, прокатившимся где-то внизу. А дальше стукнуло второе ружье, третье, и вот уже затрещала мушкетная перестрелка.
Франц Карлович кашлянул, застегнул воротник мундира и не спеша обтряхнул пыль с обшлагов.
– Поднимайте людей, фельдфебель, – сказал он стоявшему рядом старшему унтер-офицеру Семенчуку, солдату знающему, стойкому, до костей прожаренному кавказским солнцем.